Детство. Отрочество. Купчино

С «(От)Личным Петербургом» часто делятся глубоко личными впечатлениями, воспоминаниями и переживаниями о нашем городе: иногда лиричном, иногда возвышенном, а иногда и страшном. Сегодня с нами музыкант Билли Новик, фронтмен Billy's Band, который поддерживает родное Купчино как культурный центр культурной столицы. Слово автору.

Я родился в Ленинграде на Свердловской набережной — в особняке, по-советски переоборудованном в обычный роддом. В ту ночь была штормовая погода с дождем, и маму везли на скорой с сиреной и мигалками. Мой выдержанный дедушка Рудольф так разволновался, что, выезжая из гаража, помял дверь своих «Жигулей». Я был крупным, четыре килограмма, и роды поэтому затянулись. Короче говоря, появился на свет я только на следующий день, в 17:25.

Жили мы с мамой и семьей ее брата Сергея на втором этаже хрущёвки, на улице Белградской в Купчино. Было весело: старший кузен Алексей, потом и Пашка родился — одним словом, в тесноте, да не в обиде. Мне нравилось в этой малюсенькой уютной квартирке с широкими окнами, смотрящими на тенистые ветви кленов, и вечным шумом проходящих поездов.

Все детство я много и подолгу болел. Тогда сидел у бабушки. Моей любимой бабушки Веры. Гулять мы ходили в основном с Алексеем. В магазин за продуктами нас посылали тоже вдвоем. Алексею было 7–8, он уже взрослый, мне 4–5, а Павлик еще совсем маленький. Алексей звал его «малыш», а потом пояснял, что это сокращенно от «маленький, лысый, шепелявый». Павлик обижался и ходил надутым всё детство.

Излюбленным местом нашего времяпрепровождения был берег грязной речки Волковки вдоль железнодорожного полотна. Электрички и товарняки ходили часто, и мы махали им всем. Это было лучшее развлечение — увидеть, что кто-то нам машет в ответ. Став старше, мы веселились, швыряя щебень в товарные поезда. Раздавался грохот, когда камень попадал в порожняковый вагон. А еще неподалеку был пруд и старинное кладбище… Короче, мое раннее детство весело прошло на природе.

Потом случилось то, что, по моим детским меркам, было настоящей катастрофой. Мама получила отдельную двушку в новостройках у карьера, и мы съехали. Шестилеткой я пошел в первый класс в этом ужасном новом районе, где, кроме бетонных громад, свалок строительного мусора, ям, луж и глины, ничего не было. Не то, что деревьев, — даже травы.

Мать пропадала на работе и в аспирантуре. Братьев теперь со мной не было. Отец навещал раз в две недели по полчаса. Я остался один. В ненавистной мне новой и пустой квартире с отвратительным запахом новостройки. Я лютовал. Брал школьную перьевую ручку и со всех сил рубал полосы клякс по обоям. Я хотел обратно, в тесную квартирку на Белградской, где всегда пахло едой, всегда был кто-нибудь дома и можно было играть с братьями. Зачем мы переехали? Кому это надо?

Протест продолжался с полгода, а потом я обзавелся школьными товарищами. Мы гуляли во дворе, сидели на карьере, бродили по подвалам, стройкам, бегали по крышам, кидались камнями. Короче, жизнь наладилась.

Помню, однажды, еще в первом классе, играли «в войну» камнями. В нашем квартале асфальт еще не положили, а будущие тротуары были засыпаны булыжником. Противник занял оборону в районе помойки, в мусорных бачках. Нам никак не удавалось выбить их оттуда. Шел настоящий бой, камни летели стеной, но все ударялись о помоечную броню. Тогда я придумал бить «навесом». И в какой-то момент мой камень не издал ожидаемого железного грохота. Был лишь глухой удар. О боже! Камень попал прямо кому-то по голове? Через несколько жутких секунд из бачка послышался тяжелый вой. Господи, слава богу, жив. Хотя, наверное, скоро умрет. Камень весом в полкило с такого расстояния и по голове — шансов мало. Бой закончился. Парня оттащили домой.

Через пару месяцев в школе появился парень-калека, очень похожий на того мальчишку. Я не знал, что мне делать, как жить с этим. Этот грех висел на мне до института. Когда мы проходили детский церебральный паралич, я понял, судя по симптомам, что тот парень был калекой с рождения. А может, это был вовсе кто-то другой?

Взрослые хотели, чтобы мы были организованными детьми, и запихивали нас в разные кружки, секции и студии. Мне ничего не нравилось, поскольку ничего особенно не получалось. Два года я ходил даже на секцию классической борьбы. Вспоминаю с ужасом, как приходилось преодолевать в себе страх схватки. Потом ходил на баскетбол в школу, ездил за тридевять земель в бассейн по воскресеньям, посещал радиокружок в ДПШ, ходил на фотокурсы и дома в ванной печатал фотографии. Все это было прекрасно, но лишь усугубляло чувство неполноценности. До тех пор, пока в седьмом классе я не попал в кружок гитары. Вот там жизнь пошла. Туда я ходил с животным удовольствием. Почти три года. Это мое начало.

После третьего класса оказалась, что школа, в которой я учусь, «плохая»: слишком много хулиганов и детей заключенных, живущих в доме по соседству. И взрослые приняли решение перевести меня в нормальную школу в другом микрорайоне.

Что? Опять? Только я привык, обрел друзей — и надо снова что-то менять?

Но на семейном совете, состоявшем из дедушки Рудольфа, бабушки Веры и молчавшей мамы, мне было в доходчивой форме разъяснено, почему мы идем на такой шаг. Я понегодовал и вскоре смирился.

По комичности положения, как только я пришел в эту школу, там сменился директор. И школа стремительно стала терять репутацию. Процветал хаос, дедовщина, ежедневные драки на «полянке» за школой после уроков. Крови было много. Дрались до выбитых зубов и сломанных челюстей.

Нравы в школе становились все суровее. К 7 классу начался настоящий террор. Утро начиналось с того, что дежурные, проверявшие сменку, на входе били каждому входящему по башке учебником. Отвертеться или проскочить абсолютно невозможно. Далее, в течение дня — разнообразие издевательств со стороны как тиранов из своего класса, так и старшеклассников. Помню, как один дежурный по рекреации взял мою руку и прижал к раскаленной трубе стояка отопления. Я кричал как резаный, но это не помогало.

К 8 марта мы договорились сделать нашей классной руководительнице небольшие подарки. 1989 год — время тяжелое, денег ни у кого не было. Я решил вылепить фигурку кролика из редкого окаменевающего литовского пластилина, который мне раздобыла как-то мать. Помню, как перед входом в класс один из наших альфа-пацанов просит подержать чудо-поделку и сразу выпускает ее из рук. Фигурка падает на кафельный пол и разбивается вдребезги. Я, не в силах совладать с собой, пытаюсь со всей силы дать ему в морду, промахиваюсь и… И вот уже полкласса смеется надо мной, толстоватым пареньком, которого, не напрягаясь, мутузят одноклассники-акселераты. Обида. Обида.

Детство мое не было радужным, поэтому вспоминать его особо и не хочется. Именно тогда начались все эти неуверенности, робость и стеснительность. Я был чуть заторможенным, унылым, полноватым. Хотя внутренне чувствовал себя Гадким Утенком. Я считал: вот когда вырасту, всем еще покажу. Мечтал вырасти. Поэтому всеми силами пытался ускорить этот процесс. Не жалел себя в нагрузках, рано стал через силу курить и пить, думая, что это закалит меня и придаст мужественности.

«Ничего. Вырасту и всем отомщу», — основная мысль моего детства. Но потом, когда я все-таки действительно, вырос, уже не пришлось. Все обидчики, как выяснилось, либо померли во времена героинового бума, либо сидели по тюрьмам. Жизнь всё же скорее справедлива. Хотя…

Но жаловаться в семье я не мог, а то взрослые опять бы выкинули какой-нибудь «разумный» номер. Однако в восьмом классе, когда моя интеллигентная мама пришла на родительское собрание, одна из старых учителей, Нелли Александровна, шепнула: если небезразлична судьба сына, нужно срочно бежать из этой школы. Отчасти это было правдой. Мы уже основательно шлялись по району в ватниках, курили и выпивали. Кстати, у меня было небольшое преимущество, немного компенсировавшее малый рост, — собственный кассетник.

Вот мы идем по району сутулой толпой. Из моего кассетника «на локте» орет «Гражданская Оборона». Шаркают кирзачи, в уголках ртов дымятся папироски. Изредка кто-то взрывается ленивым смехом с петушиными обертонами. «С 'ышь, брателл, 'ди сюда на'! — ломающимся голосом раздается из нашей компании в сторону какого-нибудь «ботана». — Подскочи за ударом!» Ботаник неуклюже ускоряет шаг и сматывается. Вслед ему раздается наш дружный подростковый смех.

На кассетах естественным образом уживаются записи Егора Летова, «Ласкового Мая», «Алисы» и HMR. Я скрываю от товарищей, что дома ежедневно слушаю «Битлз». Засмеют на всю жизнь. Скрываю, что занимаюсь гитарой. Все скрываю. Веду тройную жизнь. Мама, думаю, и не догадывается, что за порогом нашей квартиры я становлюсь другим человеком. Это чуть позже она узнает, что курю, пью и все такое.

Живу в страхе. Когда прохожу по своим дворам, наши гопники докапываются ко мне как к чужаку, поскольку не видят меня в местной школе. Тамошние, то есть те, где я учусь, тоже считают чужим, поскольку я живу в другом микрорайоне. Опасность обора или нахлобучки висит ежедневно.

Я делаю выбор. Не в силах противостоять школьной гопоте, пытаюсь стать одним из них. Но как маленькому толстоватому подростку с тонким тихим голосом приобрести авторитет среди таких хмырей? Я глубоко убежден, что надо всех их перепить, перекурить и продемонстрировать свою лютую дерзость каким-нибудь безбашенным поступком. Чем я и занимаюсь все последние классы этой школы.

Пока не перехожу в действительно нормальную школу с медицинским классом.

Продолжение следует?..

_{Фотографии предоставлены автором}