Битва при Наполеоне: как Ридли Скотт сжал всю историю французского императора до одного Хоакина Феникса

85-летний Ридли Скотт возвращается к истокам. В 1977 году он выпустил свой дебют — фильм «Дуэлянты», где Кит Кэррадайн и Харви Кейтель в гусарских мундирах то и дело пытаются прирезать друг друга на фоне наполеоновских войн. Ладная, прекрасно исполненная история — но сугубо камерная, о маленьких, в сущности, людях.

Но плох, как известно, тот киношник, у которого нет в ранце маршальского жезла. Почти полвека спустя Скотт возвращается к наполеоновской эпохе, но замахивается уже на не меньшее, чем рассказать историю самого Бонапарте. Да и всей Европы, конечно, потому что Наполеон и его эпоха — это синонимы. Более того, это тень всей последующей истории: маленький корсиканский капрал каким-то образом вместил в себя и все ключевые архетипы будущего, от светлых до мрачнейших: безжалостный завоеватель, политический авантюрист, популист, законодатель, освободитель, романтический герой — это всё он.

Говорят, у сэра Ридли был выбор, кого назначить на главную роль, — между Хоакином Фениксом и другим актёром, имя которого он не называет. Но как-то по-наполеоновски символично, что именно Фениксу отошла эта роль. Как Скотт снова вспомнил о наполеонике, так и Феникс, будто в молодости, снова снимается у него в роли императора. Только там это был римский император, «оригинальный». Двадцать три года назад он сыграл в «Гладиаторе» злодея Коммода (впрочем, как всегда у Феникса, не одномерного злодея, а тоже в своём роде байроническую личность не без таланта и шика). Только это посложней. Коммод помер молоденьким, а Наполеона Фениксу приходится изображать на протяжении всей карьеры, от юного офицера до усталого узника на острове Св. Елены, после всех триумфов и провалов.

Причем артисту ни много ни мало а 49 уже. Возраст виден, но, конечно, он блестяще справляется. Как в недавнем «Джокере» Феникс, акробатически складываясь, умещается в маленький холодильник, вот так же и в «Наполеоне» он непостижимо влезает в шкуру Бонапарте в самых разных ипостасях.

Вот он, тяжело дыша, лезет по лестницам на стены Тулона — первая битва, которая сделала Наполеона известным, — и мы прямо всем телом чувствуем ужас, подавляемый солдатским мужеством. Вот он с каменным покерфейсом следит и за ходом битв, и за политическими баталиями. А мы, в свою очередь, глядим на него и понимаем: прощелыга, Остап Бендер, граф Монте-Кристо… Махнуть героически саблей, глубокомысленно посмотреть в лицо мумии — вот так он создавал свою легенду, делал эти свои пошлые жесты на публику, это уж мы еще из Толстого знаем.

Вот он ухлестывает за Жозефиной — и тут уж очень быстро теряет всякое хладнокровие: французская аристократка горячит корсиканскую кровь, Наполеон орет, бьет посуду и кидается в супружницу продуктами со стола. Следует почему-то комическая сцена секса под веселые скрипочки. Или вот он удирает от депутатов, пытающихся не допустить его переворот; спотыкается, падает и катится по ступенькам, уже круглобокий, что твой Карлсон или Колобок. Тоже смешно.

Тут другая проблема, темпово-сценарная: уж очень быстро эти ипостаси сменяют одна другую. Мастерству сценариста Дэвида Скарпа (он уже работал со Скоттом над «Всеми деньгами мира») рукоплескал бы сам Наполеон. Но вместить пусть даже в два с половиной часа необозримую эту эпическую карьеру невозможно без огромных потерь. Ну пусть бы сосредоточиться на чем-то одном. Но у сэра Ридли глаза, похоже, разбегаются, все проносится вихрем.

Бессменный оператор Скотта Дариуш Вольский пишет объективом настоящие картины в духе того времени. Тулон, балы, гильотина, Робеспьер, пирамиды, сфинкс, в своем головном уборе отчетливо похожий на Бонапарта в треуголке; Жозефина, Жозефина, Жозефина. Переворот, Наполеона коронуют в Нотр-Дам (см. полотно Ж.-Л. Давида). Аустерлиц — тут вдруг подольше, минут десять даже. По мнению Скотта, Наполеон заманил русских и австрийцев на замерзшее озеро и устроил там натуральное ледовое побоище. Много живописных кадров тонущих солдат, лошадей и пушек.

В иные моменты Скотт спохватывается и решает все-таки дать исторический контекст — тогда жанр сменяется на что-то вроде дока с канала History, появляются подписи типа «1810 год», и лукавый Талейран крутит какие-то интриги с австрийским послом. На доли секунды — какие-то министры… И никакой плеяды блестящих генералов, вроде Мюрата, похоже, не существовало — был только Наполеон.

1812 год. Какие-то смурные серые степи и люди в армяках изображают Россию. На Бородино отведено секунд тридцать. На заднем фоне звучит что-то среднее между «Дубинушкой» и православным тропарем. Ссылка, остров Эльба (тут, конечно, заиграли жаркие итальянские мандолины), Ватерлоо. Остров Святой Елены. Последние слова: «Франция… Армия… Жозефина…»

По более достоверным сведениям, Наполеон перед смертью все-таки сказал: «Франция, армия, авангард!» — но Ридли не мог пренебречь романтической линией. В сущности, она — все, что скрепляет это довольно рыхлое собранье пестрых глав. Если верить фильму, из-за Жозефины Бонапарт бросил войско в египетском походе и из-за неё же рванул из ссылки в свои отчаянные «сто дней» перед Ватерлоо. Правда, зритель об этом может узнать только формально, ему об этом сообщают. Хорошая актриса Ванесса Кирби вроде бы и старается, оказываясь в кадре, но на развитие их с «Бонни» отношений сэр Ридли, к несчастью, почти не оставляет времени: завтра снова в поход. Может, конечно, это дань неизбывному эгоизму самого диктатора: в центре может быть только он, а все прочие его, мол, не стоят.

По Ридли Скотту, главной претензией европейских монархов к выскочке Наполеону было, что у него нет хороших манер: в фильме это повторяется аж несколько раз. Например, об этом брюзжит довольно мерзко изображенный Веллингтон. Неожиданно — от соотечественника-то, британца Скотта! Кажется, что дело не в национальности, а в эмоциональном сродстве: сэр Ридли, хоть и сэр, чувствует себя таким же парвеню-правдорубом посреди всех этих расфуфыренных критиков и auteurs (режиссеров авторского кино. — Прим. ред.).

Вспомнить хоть, как он ответил пару лет назад киноведу Долину* или последние его реплики на французскую критику фильма — что французы-де даже сами себя не любят, а если кто из скептиков сам не был при Ватерлоо, так пусть и заткнется. Он словно чувствует себя на собственном поле боя, осажденный со всех сторон, великий и непонятый.

«Не смиряйтесь со слабостями других — вдохновляйте их на величие», — поучает Наполеон молодежь в одной из последних сцен фильма. Но похоже, что величие было в историях отдельных людей, вроде двух офицеров-дуэлянтов, генерала Максимуса, офицера Рипли или сыщика Декарда. Попытавшись ухватить весь мир, генерал Скотт потерпел поражение — как, впрочем, и Наполеон Бонапарт.

*Антон Долин признан минюстом РФ иноагентом.