«Космополитизм и безбожие — два важнейших, по мысли Достоевского, греха»

В 2023 году исполнилось 150 лет с выхода первого отдельного издания романа «Бесы». Достоевский начал работу над ним в феврале 1870 года. Основой сюжета послужило коллективное убийство в ноябре 1869 года в Подмосковье студента Петровской сельскохозяйственной академии Ивана Иванова членами подпольной революционной организации «Народная расправа», созданной Сергеем Нечаевым. Это было первое в истории революционного движения в России политическое убийство, потрясшее общество.

«Фонтанка» расспросила о романе доктора филологических наук, заместителя директора по научной работе Петербургского литературно-мемориального музея Ф. М. Достоевского, президента Российского общества Достоевского Бориса Тихомирова.

— Как сам писатель объяснял замысел романа «Бесы»?

— Уже по завершении «Бесов» Достоевский писал о своем романе: «Это — почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны <…>. Эти явления — прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни».

По сути, роман стал художественным исследованием причин того глубочайшего национального кризиса, в котором пребывает на современном историческом этапе русская жизнь.

А приступая к публикации «Бесов», он сообщал одному из своих корреспондентов, объясняя название романа: «…факт показал нам тоже, что болезнь, обуявшая цивилизованных русских, была гораздо сильнее, чем мы сами воображали <…>. Но тут произошло то, о чем свидетельствует евангелист Лука: бесы сидели в человеке, и имя им было легион, и просили Его [Христа]: повели нам войти в свиней, и Он позволил им. Бесы вошли в стадо свиней, и бросилось всё стадо с крутизны в море и всё потонуло. <…> Точь-в-точь случилось так и у нас. Бесы вышли из русского человека и вошли в стадо свиней, то есть в Нечаевых, в Серно-Соловьевичей (Николай Серно-Соловьевич — революционер. — Прим. ред.) и проч. Те потонули или потонут наверно <…>. Так и должно было быть. Россия выблевала вон эту пакость, которою ее окормили, и, уж конечно, в этих выблеванных мерзавцах не осталось ничего русского. И заметьте себе, дорогой друг: кто теряет свой народ и народность, тот теряет и веру отеческую и Бога. Ну, если хотите знать, — вот эта-то и есть тема моего романа».

— То есть, по Достоевскому, бесами-революционерами персонажи стали, «потеряв народ и народность», так? А почему так вышло, кто в этом виноват?

— В сюжете «Бесов» существенную роль играют взаимоотношения «отцов» и «детей»: либералов 1840-х годов, которых в первую очередь представляет Степан Трофимович Верховенский (а также «великий писатель» Семен Кармазинов), и нигилистов 1860-х. В начале 1870 года в эмиграции умер публицист-революционер Александр Герцен, Достоевский был лично знаком с ним еще с 1840-х годов. Смерть Герцена была остро пережита Достоевским, он вновь перечитал в это время многие его сочинения, рассматривая Герцена как крупнейшего представителя русского западничества. Мысль об ответственности идеологов западничества в формировании нигилистических настроений у современной молодежи — одна из важнейших в «Бесах». Но Достоевский мыслил отношение «отцов» и «детей» сложнее.

«Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева, — писал он. — <…> главнейшие проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела».

Представляющий в романе поколение «отцов», идейно и морально ответственных, по замыслу Достоевского, за «беснование» молодого поколения, Степан Трофимович, столкнувшись с разгулом бесовской стихии в городе, не только «с ужасом и первый» «отворачивается», отшатывается от крайних проявлений воинствующего нигилизма, но и бросает на празднике в пользу гувернанток в своей речи вызов духу времени.

— В чем Достоевский упрекал западников? И с кого писал «портрет чистого и идеального западника» Степана Верховенского?

— Иногда неоправданно преувеличивают тот факт, что длительное время в черновых рукописях «Бесов» Степан Трофимович фигурирует под условным именем Грановский. Как историческое лицо историк Тимофей Николаевич Грановский действительно представлял собой яркий тип «чистого и идеального западника» 1840-х годов. Но Степан Трофимович не является его, пусть и карикатурно трансформированным, «портретом». Если и говорить о «портретности» этого персонажа «Бесов» — то он, бесспорно, коллективный портрет деятелей 1840-х.

Но и здесь необходима важная оговорка. Излагая на первых страницах романа биографию Степана Верховенского, Хроникер в самом начале сообщает, что тот, действительно, «некоторое время принадлежал к знаменитой плеяде иных прославленных деятелей нашего прошедшего поколения», но тут же оговаривается, что «одно время, — впрочем, всего только одну самую маленькую минуточку, — его имя многими тогдашними торопившимися людьми произносилось чуть не наряду с именами Чаадаева, Белинского, Грановского…».

Уже в этой характеристике между Грановским и Верховенским проведена важная черта, обозначена иерархическая дистанция как между личностями разного исторического масштаба: первый представляет эпоху и поколение 1840-х годов, второму в этой эпохе принадлежит «одна самая маленькая минуточка». Достоевский собрал в образе Степана Трофимовича практически все исторические грехи, которые он традиционно инкриминировал западничеству. Это оторванность от «почвы», незнание народа, отрицание русской национальной самобытности. Космополитизм и еще безбожие — вот два важнейших, взаимосвязанных, по Достоевскому, греха, во власти которых находится значительная часть русского образованного общества. Все другие многочисленные грехи всходят, по убеждению писателя, на поле, разрыхленном первыми двумя.

— Как современники восприняли роман «Бесы»? И как с течением времени менялось читательское переосмысление этой книги?

— Одним из самых заметных критических отзывов о романе была статья «Больные люди» (1873) публициста Петра Ткачева, человека близкого к Нечаеву и привлекавшегося к суду по делу нечаевцев. Понятно, как он оценил «Бесов». Но и преобладающее массовое восприятие романа Достоевского было неблагоприятным для автора. «Пасквиль» — наиболее распространенная оценка современников, читавших «Бесов» через «политические очки». То, что это художественный шедевр, оценили немногие. Смысл романа стал очевиден только с трагическим ходом отечественной истории, в XX веке. Глубину проблематики «Бесов», не сводимую к злобе дня, раскрыла (или приоткрыла) религиозно-философская критика Серебряного века.

Значимым событием в общественной и культурной рецепции романа Достоевского явилась постановка в 1913 году Владимиром Немировичем-Данченко в МХТ спектакля «Николай Ставрогин». Статьи Вячеслава Иванова, Николая Бердяева, Сергея Булгакова о «Бесах», опубликованные в 1914 году в связи с этой театральной постановкой, стали прорывом в раскрытии масштаба экзистенциальной проблематики «Бесов».

В большей части XX века по понятным причинам серьезное изучение «Бесов» велось главным образом в русской эмиграции. Когда в 1983 году Международное общество Достоевского свой 5-й симпозиум посвятило обсуждению именно романа «Бесы», ни один отечественный ученый не получил от советских властей разрешения принять участие в этом научном форуме. В последнее десятилетие века минувшего и в первую четверть нынешнего столетия появились десятки глубоких исследований «Бесов», свободных от политической конъюнктуры.

— Тексты произведений Достоевского давно растащили на цитаты, причем не всегда верные. Шатов предъявляет Ставрогину его же слова: «Но не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной?» Что значит эта фраза?

— Кратко не ответишь! Вот уже полтора столетия философы, богословы, литературоведы ломают голову над этой дилеммой: Христос или истина? (Помня, что евангельский Спаситель сказал о Себе: «Азъ есмь путь и истина и жизнь»). Но все-таки с формулировкой «Бесов» легче разобраться, нежели с признанием самого Достоевского, сделанным в письме 1854 года к Наталье Фонвизиной, где он писал о себе: «…если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».

По поводу этих слов самого писателя о. Сергий Булгаков заметил, что «любовь ко Христу в Достоевском сильнее, чем вера в него». В «Бесах» же говорится не о действительном положении вещей, а о «математическом доказательстве» того, что «истина вне Христа». Достоевский не однажды писал, что в вопросах веры математические доказательства ничего не значат. Да и один из отцов Церкви, Тертуллиан, сформулировал принцип: «Верую, ибо абсурдно» (потому что если можно «доказать», то и вера не нужна). Оставил ли эту лазейку для себя Ставрогин? Об этом можно написать целую диссертацию, но это будет уже совершенно иной жанр.

— Кто всё-таки главный герой «Бесов» — Верховенский или Ставрогин?

— Ответ на этот вопрос содержится в письмах Достоевского от середины октября 1870 года, когда начало романа уже было отправлено в редакцию журнала «Русский вестник» для публикации. Достаточно длительное время в центре произведения для писателя безусловно стоял Петр Верховенский и основным сюжетным событием являлось убийство его подпольной революционной «пятеркой» Шатова.

Однако в конце лета 1870 года первоначальный замысел радикально изменился. Сообщая критику Николаю Страхову о ходе работы над «Бесами», Достоевский так описывает суть совершившегося перелома: вдруг «выступило еще новое лицо, с претензией на настоящего героя романа, так что прежний герой (лицо любопытное, но действительно не стоящее имени героя) стал на второй план». Этот «настоящий герой» — Николай Ставрогин. Прежний, стоявший в центре замысла, — Петр Верховенский.

В письме к издателю Михаилу Каткову, характеризуя свое изменившееся в ходе создания романа отношение к фигуре Нечаева-Верховенского, Достоевский писал: «Без сомнения, небесполезно выставить такого человека; но он один не соблазнил бы меня. По-моему, эти жалкие уродства не стоят литературы. К собственному моему удивлению, это лицо наполовину выходит у меня лицом комическим».

Таким образом, ключевым для проблематики «Бесов», бесспорно, является образ Николая Ставрогина. Но когда в июле 1871 года в составе стенографических отчетов о судебном процессе над нечаевцами был опубликован пресловутый «Катехизис революционера» Сергея Нечаева, повлиявший на разработку Достоевским сюжета второй половины «Бесов», роль Петра Верховенского, деятельного и вездесущего, в событийной канве романа вновь повысилась. Однако в центре религиозно-философской проблематики романа по-прежнему остается Ставрогин.

— Максим Горький, возглавлявший в 1920-х издательства «Знание», «Парус», «Всемирная литература», ругал «Бесов», однако попытался отстоять публикацию этого романа. Почему?

— Горький оценивал «Бесов» как «сильный и злой роман». «Потрясающую силу таланта» Достоевского он не мог отрицать — и в разные годы по-разному расставлял в отзывах о «Бесах» смысловые акценты.

Наиболее яростно он обрушивался на эту книгу в 1913 году, протестуя против постановки Немировичем-Данченко на сцене МХТ спектакля «Николай Ставрогин». В статье «О карамазовщине» Горький относил «Бесов» к «темным пятнам злорадного человеконенавистничества на светлом фоне русской литературы», считая этот роман «еще более садическим и болезненным», чем поставленных тремя годами ранее на сцене того же МХТ «Братьев Карамазовых». Но даже и в это время он находил, что «вся деятельность Достоевского-художника является гениальным обобщением отрицательных признаков и свойств национального русского характера», специально подчеркивая, что протестует «не против Достоевского, а против того, чтобы романы Достоевского ставились на сцене».

Об изменении оценки Горьким в эпоху революционных потрясений значения романа «Бесы» позволяет говорить его публицистический цикл 1917–1918 годов «Несвоевременные мысли», где он оценивает деяния большевистских вождей сквозь призму этого произведения Достоевского, не однажды цитируя Петрушу Верховенского — главного романного беса.

«Владимир Ленин, — писал, например, Горький, — вводит в России социалистический строй по методу Нечаева — «на всех парах через болото». И Ленин, и Троцкий, и все другие, кто сопровождает их к гибели в трясине действительности, очевидно убеждены вместе с Нечаевым, что «правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно», и вот они хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавые бойни, понукая к погромам, к арестам ни в чем не повинных людей…».

Позднее Горький, естественно, признал эти свои былые оценки ошибочными. Но в 1925 году вдруг обмолвился, что в таланте Достоевского «было что-то пророческое». А в 1929-м заявил, что «Бесов» «надобно читать и знать <…> всем делателям новой истории». Поэтому не стоит удивляться, что в 1935 году, когда в последнем негосударственном издательстве СССР «Academia» было подготовлено двухтомное комментированное издание «Бесов», Горький, назвав «Бесов» «самым удачным произведением Достоевского», в печати горячо высказался за его публикацию.

Трудно сказать, был ли писатель искренен в своем высказывании, или это был тактический ход, но Горький обосновывал свою позицию тем, что «врага надо знать, надо знать его идеологию по книге, в которой идеология эта дана в образах ярко и картинно». Это, однако, был последний год жизни писателя: он был уже очень слаб для борьбы.

— Как полемика в печати вокруг романа повлияла на его издание?

— 20 января 1935 года в «Правде» грянула статья литературного погромщика Давида Заславского «Литературная гниль», фактически явившаяся публичным доносом на издательство «Academia», где утверждалось, что роман «Бесы» — «это грязнейший пасквиль», который является «знаменем политической реакции». 24 января Горький ответил Заславскому на страницах той же «Правды», защищая публикацию «Бесов», но тот разразился новой статьей «По поводу замечаний М. Горького», где «отбрил» своего оппонента репликой: «Этак вы потребуете, чтобы мы и нынешних белогвардейцев печатали!» Результатом этой партийной «дискуссии» явилось то, что уже отпечатанный первый том «Бесов» был арестован, а набор второго тома рассыпан.

Задуманный издательством «Academia» двухтомник «Бесов» стал единственной попыткой выпустить роман Достоевского отдельным изданием. Больше до начала перестройки подобных попыток не предпринималось. С 1917 по 1989 год «Бесы» выходили только четыре раза в составе собраний сочинений писателя. Естественно, при советской власти не могло быть и речи о каком-либо воплощении романа Достоевского на сцене или киноэкране.

— Вы сказали, Горький углядел в таланте Достоевского «что-то пророческое». Спекулируют на имени писателя и сегодня, называя пророком. А как он сам относился к славе?

— Библейских пророков чаще побивали камнями, нежели воздавали им по заслугам. Так что это все-таки разные вещи! Но к званию «пророка» Достоевский относился трепетно, отнюдь не считая это метафорой или простым оценочным наименованием.

Вообще феномен пророчества серьезно интересовал его как сверхприродная особенность, обнаруживающаяся у некоторых людей. В частности, он склонен был связывать способность к пророчеству со своей «священной болезнью» — эпилепсией. Поэтому неоднократно подчеркивал, что эпилептиком, например, был пророк Магомет («как и я», добавлял он при этом). Поэтому же часто читал на литературных вечерах пушкинское стихотворение «Пророк», процесс преображения лирического героя в котором, кстати, весьма схож с эпилептическим приступом, находя в нем нечто близкое себе лично.

Когда в творчестве ему доводилось предвосхищать грядущие события, он торжествовал. Но при жизни Достоевского современники не торопились провозгласить его пророком.

Мария Башмакова, специально для «Фонтанки.ру»