«Мы затаились». Как живет Белгород, где ежедневные обстрелы и гибель людей стали обыденностью

Сирена срабатывает за пять минут до полуночи. Ее вой врывается в приоткрытое окно гостиничного номера и мгновенно выбивает меня из колеи. В Белгороде быстро выучиваешь местное ОБЖ: первым делом я бегу подальше от окна, в ванную. Оттуда слышно приглушенное баханье и видно, как вздрагивает ручка входной двери. Выскакиваю в коридор. Там уже собрались обитатели других номеров, некоторые — в банных халатах и с детьми на руках. Мы смотрим друг на друга. Я осознаю, что встретить эту жизненную ситуацию следовало бы в штанах.

В Белгороде говорят: те, кто ни разу не был под обстрелом, никогда не поймут, что это такое. Особенно если через пару дней вернешься домой, где не стреляют.

Белгородец и петербуржец идут по улице. Как понять, кто есть кто? На второй день своей командировки я знаю ответ. Петербуржец инстинктивно идет по самому краю тротуара, потому что зимой сверху на него падает сосулька, а в любое другое время года — лепнина. Белгородец же пойдет как можно ближе к зданию, чтобы в любой момент нырнуть в открытую дверь или прижаться к стене. Что при этом может упасть сверху — лучше даже не загадывать.

Есть, конечно, и другие правильные ответы. Белгородец, например, обычно выходит из дома с аптечкой. Как минимум — с медицинским жгутом. Такой жгут, небрежно намотанный на предплечье, я замечаю в первый же день у случайного прохожего в центре города. Жгут ярко-оранжевый, его видно издалека.

Первое укрытие замечаю, выходя из поезда. Белая железобетонная коробка, метрах в трехстах на другом конце площади — еще одна такая же. Ступени вокзала обложены баррикадой из бетонных блоков. Указатели «Убежище» чередуются с красными табличками «Аптечка — там». Шпарит солнце. Невысокие разноцветные здания словно вымыты с мылом. Часть окон заклеена крест-накрест белым строительным скотчем или сплошной непрозрачной пленкой, чтобы, когда окно будет вылетать от взрывной волны, было меньше осколков. Окна нижних этажей торговых центров и школ плотно заложены мешками с песком. Автобусные остановки закрыты высокими стопками бетонных блоков. Чуть ли не у каждого светофора — желтый пластмассовый короб с песком. На клумбах расцветают фиолетовые крокусы.

«А вы там хоть знаете о нас? Как нас обстреливают?» — спрашивает таксист, узнав, что я из Петербурга. От центра Белгорода до украинской границы — около 40 километров. И с той стороны постоянно что-то летит: то ракеты, то беспилотники. Когда ПВО сбивает ракету над городом, в небе появляется крохотное белое облачко. Белгородцы уже научились не заглядываться на эти облачка: разлет осколков оттуда, с километровой высоты, непредсказуем.

— А если начнется обстрел, какой у нас план? — спрашиваю я таксиста.

— Остановлю машину, вы посидите в укрытии, я рядом подожду, — невозмутимо говорит он. — Ну, или если захотите, дальше поедем.

— Опасно же.

— Мы уже привыкли, — усмехается таксист. — К тому же до центра не долетает. Вот на Харьковской горе — там да, опасно.

Харьковская гора — южный район Белгорода. Харгоре, как ее называют местные, достается часто и помногу. На третий день после моего разговора с таксистом туда упадут осколки снаряда, полностью сгорят две легковые машины, припаркованные на улице. А 29 марта в многоэтажку на улице Щорса влетит беспилотник. Один из жильцов дома погибнет на месте, его жену увезут в больницу с черепно-мозговой травмой и рваной раной лица. Ближайшие пригородные поселки — Таврово, Никольское и Дубовое — тоже регулярно попадают в сводки обстрелов. Оттуда каждый день на работу в центр Белгорода ездят люди. Если работа всё ещё есть. По словам водителя, чуть ли не половина шиномонтажек в городе закрылась. А на вторую половину — огромные очереди из желающих переобуться.

— Город пустой, — говорит таксист, комментируя, на каких перекрестках мы в это время должны были бы встать в пробки. — После каждого сильного обстрела кто-нибудь вызывает такси на вокзал и уезжает с чемоданами.

— А почему вы не уезжаете?

— А куда ехать? — удивляется таксист. — Вот мой приятель уехал в Воронеж, так там тоже беспилотники пачками летают. Я сам в Белгород переехал два года назад из-под Харькова. Купянск, слышали такое название? Когда Россия отвела из-под Харькова войска, я всё бросил, посадил в машину жену и ребенка, и мы поехали сюда. Потому что там начали бы выяснять, кто сотрудничал с россиянами, выходил на работу, вот это всё. Там не просто тюремный срок можно было получить, люди просто без вести пропадали. На границе нашу колонну, в которой стояли одни гражданские, начали обстреливать ВСУ. Тогда пограничники с российской стороны открыли границу, всех запустили и уже там, на безопасной территории, проверяли документы.

В Харьковской области у многих белгородцев остались родственники и друзья. После обстрелов они перебрасываются сообщениями — все ли живы. Дальше этого происходящее стараются не обсуждать.

В Белгороде очень быстро привыкаешь строить свой маршрут от одного укрытия до другого. Назначать встречи так, чтобы рядом было где спрятаться. Прислушиваться к телефону: в телеграм-канал «Предупреждение Live» сообщение о ракетной опасности приходит секунд на 20–30 раньше, чем завоет сирена на улице. Эти секунды могут спасти жизнь. Или, например, руку или ногу.

— Если начался обстрел, а рядом нет укрытия, надо лечь на землю. Не присесть, а именно лечь и распластаться, — рассказывает мне женщина в гостиничном лобби. Она сжимает кулак, изображая сидящего человека, и пальцем другой руки показывает, под каким углом осколок ракеты отскакивает от земли и попадает в кулак. Но пролетает над раскрытой ладонью.

На улицах Белгорода незаметно разрушений. Как только ракетную опасность отменяют, в местах прилетов появляется оцепление из местных ополченцев. Они следят, чтобы зеваки не хватали обломки, среди которых могут быть неразорвавшиеся элементы, и чтобы никому не пришло в голову заглянуть в чужую разваленную машину или квартиру без окон и дверей. Выбитые стекла восстанавливают практически сразу. Дыры от осколков на тротуарах заравнивают. Сгоревшие автомобили увозят. Кажется, даже сажу смывают с асфальта.

Но следы всё равно остаются. Напротив гостиницы на Соборной площади — пятно, будто кто-то уронил с высоты ведро черной краски. Брызги, расходящиеся от этого пятна, — следы осколков. Сюда во время самого страшного обстрела днем 30 декабря ударил украинский снаряд — прямо в каток, который залили на праздники для детей. Рядом, на ступеньках перед Вечным огнем, стихийный мемориал — свечи, цветы и игрушки.

Еще одним мемориалом в память о том обстреле стало «Сердце Белгорода» на улице 50-летия Белгородской области. После теракта в подмосковном «Крокус Сити Холле» среди игрушек появилась табличка: «Москва, мы с тобой». «Сердце» пробито осколками в нескольких местах.

— Вот здесь, прямо на остановке, после обстрела 30 декабря лежали люди, — рассказывает мне пенсионерка Лидия Михайловна. — А здесь стоял уличный художник, который продавал свои картины. И он погиб. Вот на том зеленом здании до сих пор следы осколков. И в него же прилетело буквально вчера, сбило балкон.

В последний раз Лидия Михайловна выходила из дома неделю назад. Сегодня решилась, потому что день выдался солнечный и не было утреннего обстрела.

— На Новый год они стреляли по четыре раза за день, перед выборами тоже. А теперь сломали график. И чувствуется какое-то постоянное напряжение. Чего-то не хватает, — говорит она и невесело улыбается. — Нас ведь не спрашивали, хотели ли мы всего этого. Как когда Советский Союз разваливался, все были против, даже Украина против была. Но разве же людей спросили? Так и теперь. За что Козинка пострадала? А Грайворон? Вот сейчас людей оттуда вывезли, а ведь у них дома, животина, земля, которая требует посева. Говорят, что для защиты приграничных регионов нужна санитарная зона. Мы с бабками у подъезда посовещались и приняли это на свой счет — как бы Белгород не оказался этой самой санитарной зоной.

Совершенно в другом месте, в случайном дворе на Народном бульваре я слышу, как старушка с собачкой и ее сосед обсуждают обстрелы. Оказывается, тоже вышли на улицу впервые за долгое время, тоже испытывают тревогу из-за того, что «расписание сломалось», и тоже вспоминают тот — самый страшный — день.

— 30 декабря у нас вот здесь женщина погибла, — говорит хозяйка собачки и показывает рукой на угол дома, мимо которого я только что прошла. — Она мусор выносила. А там, где белой краской покрашено, угловую квартиру разбило, насквозь прошло. В наших домах вокруг ни одного стекла не было. Восстановили всё быстро. Конечно, страшно. Ждешь, когда отстреляют уже, чтобы на улицу выйти. А теперь — непредсказуемо. Но ехать нам отсюда некуда.

— Мы затаились, — говорит солистка Белгородской государственной филармонии Галина Зольникова, когда я спрашиваю ее, как здесь живут люди. В ближайшие дни концертов в филармонии нет, но весь апрель уже расписан. Галина родилась в Пензенской области, росла в области Белгородской. Училась в Воронеже, жила в Ростове. Поняла, что не любит миллионники, и вернулась в Белгород. Небольшой, уютный, зеленый и ухоженный, без столичной суеты. К тому же здесь можно жить в частном доме, а до центра — минут пятнадцать-двадцать на машине.

— Собственный дом — это было наше с мужем совместное решение, к которому мы долго шли. И вот теперь, когда дом у нас есть, обустроенный и любимый, как нам его оставить?

Теперь Галина на слух может определить, какой именно снаряд летит, в какой момент сбили, «вылет» ли это нашей артиллерии или «прилет» украинской. А выходя из дома, вспоминает строчки: «...И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг».

Или молится. В Белгороде очень сложно быть атеистом.

Но проваливаться в состояние тревоги Галина себе не позволяет. «У меня память на ощущение боли и негатива, как у насекомого, — смеется она. — Как только боль и страх отпустили — я тут же забываю о них и живу дальше».

Мы идем по проспекту Славы. Здесь тоже есть характерная «клякса» на асфальте, а с обеих сторон от нее раскрошен бордюр. Среди каменной крошки лежит металлический квадратик. «Это осколок снаряда, — говорит Галина. — Видите, как он изогнут».

Мы идем дальше и смотрим на окна. Многие заклеены крестами белого скотча. А в одном стекла сплошь усеяны бумажными снежинками.

— У людей до сих пор Новый год, — замечает моя спутница. — Но скорее всего, жильцы просто уехали.

30 декабря Галина, как и многие горожане, собиралась в центр. Но около пятнадцати часов начался обстрел.

— Сначала мы с мужем услышали «Град»: тун-тун-тун. Но потом оказалось, что они впервые отработали по городу «Вампирами». И еще было два взрыва, — вспоминает она. — Потом мы узнали, что в центре погибли 25 человек и еще больше ста были ранены. И нам, белгородцам, до сих пор непонятно, почему тогда страна промолчала, об этом не говорили на федеральных каналах, не объявили траур. Мы остались с этим горем один на один. А ведь это был настоящий теракт.

Галина здраво оценивает ситуацию и не исключает, что уехать, возможно, всё же придется. Родственники зовут ее в Пензу и Тулу, коллеги предлагают перебраться в Ставрополь.

— Почему вы не уезжаете — этот вопрос я и сама задавала в 2014-м, потом — в 15-м и 16-м годах друзьям и знакомым из Донецка, Луганска и Донбасса. Тогда обстрелы этих городов стали для меня настоящим шоком. Особенно фотография «Городской мадонны» («Горловская мадонна» — 23-летняя Кристина Жук из Горловки, 27 июля 2014 года погибла вместе с 10-месячной дочкой Кирой во время артобстрела города. — Прим. ред.) Теперь, когда Белгород обстреливают каждый день, у меня есть на этот вопрос ответ. Я не хочу уезжать. Я хочу жить в своем любимом Белом городе.

— Хотите, белгородский анекдот расскажу? — говорит мне женщина на центральном рынке. — Как в Белгороде записываются к мастеру на ногти: «Вы когда хотите прийти?» — «Завтра». — «Тогда я вас записываю». — «На какой час?» — «Через тридцать минут после обстрела».

А потом добавляет: «Это мы сейчас, пока обстрелов нет, такие смелые. Начнут стрелять — опять попрячемся». Некоторые продавцы перестали выходить на рынок вовсе. Кто-то закрыл свои точки. Торговля идет плохо.

С середины марта ВСУ начали обстреливать Белгород «по расписанию». Утренний обстрел — часов в 7–8, потом — обстрел в обед, вечерний обстрел в 17–18 часов. Ну и еще один — перед сном. Чем дольше нет обстрела, тем вероятнее, что он начнется в любую секунду. Обстрел закончился, и спустя минут двадцать все выбегают из домов, спешат сделать дела, сходить в магазин или выгулять собаку — успеть до следующей сирены. Спустя примерно неделю «график» сломался. Белгородцам стало еще тревожнее. Ведь если что-то надвигается слишком долго, значит, оно очень большое.

— Сегодня не было утреннего обстрела. И дневного тоже. Значит, часам к пяти сто процентов что-то случится, так что будьте осторожны, — говорят мне в местной администрации. — Подпишитесь на канал «Предупреждение Live» и поставьте оповещение со звуком.

12 марта в фасад администрации врезался украинский беспилотник. Выбитые стекла вставили сразу, а вот буквы над крыльцом не восстановили до сих пор. Встретиться журналисту с мэром города Демидовым или губернатором Гладковым можно только случайно — после обстрела, во время осмотра разрушений. У мэра вдобавок сейчас еще дел невпроворот с уборкой города после зимы. Водители мусоровозов отказываются ездить в некоторые районы города из-за обстрелов. Так что мне искренне желают, чтобы шанса отвлечь Гладкова с Демидовым от работы мне не представилось.

К вечеру первого дня я и сама могу рассказать белгородский анекдот.

Знаете, как смотрят кино в Белгороде? Время — около трех дня. На углу улицы 50-летия Белгородской области и Преображенской — кинотеатр «Победа». Дергаю ручку — открыто. Внутри — одинокая билетерша в стеклянной будке и расписание сеансов только на утро.

— А «Дюну» сегодня не показываете? — спрашиваю наугад.

— На «Дюну» администратор забронировала сеанс на 18:20, но билеты мы пока не продаем, потому что не знаем, сможем ли показать этот фильм, — говорит женщина за стеклом. — Если к вечеру наберется человек пять и не будет обстрела, покажем.

В кинотеатре, к слову, два зала, один на 500 зрителей, второй — на 250. Как при такой посещаемости сводить концы с концами — загадка. «Девушка, вы же из Петербурга, а не с Марса, — говорит билетерша. — Обстановка такая, что люди никуда не ходят».

Без десяти шесть, снова оказавшись около «Победы», заглядываю внутрь: «Дюна»-то будет?»

— Вас таких, кто спрашивал про «Дюну», как раз пятеро и набралось, — говорят мне. — Подождем еще минут двадцать. Если всё будет нормально, начнем продавать билеты.

Честно говоря, засиживаться в кино в мои планы не входило. Но теперь я хочу увидеть, кто окажется в зале. Поэтому спустя двадцать минут возвращаюсь со своим маниакальным вопросом.

— Вас двое, — терпеливо говорит билетерша.

На диванчике у кассы сидит парень лет двадцати пяти, с ног до головы одетый в камуфляж. Рядом — камуфляжный рюкзак. Словом, собрались самые преданные поклонники режиссера Дени Вильнева. К нам выходит администратор в черном жилете и объясняет, что в случае сигнала ракетной опасности нас выведут из зала в бомбоубежище — оно здесь очень хорошее, потому что кинотеатр послевоенной постройки. В бомбоубежище мы просидим, вероятно, минут тридцать. А «Дюна» наверху будет идти. Когда ракетную опасность отменят, мы вернемся в зал и продолжим смотреть «Дюну» с того места, до которого она дойдет без нас.

Дневные сеансы на время обстрелов останавливают, а «Дюна», зараза, длинная. И если ее остановить, просидим мы в кинотеатре до ночи. То есть до ночного обстрела. А этого не хочет никто. Мы с камуфляжным парнем говорим, что понимаем и принимаем условия, и по настоятельному совету администратора покупаем билеты на последний ряд — он ближе всего к бомбоубежищу: «Запоминайте дорогу: вниз по лестнице, за мужским туалетом». Как только мы входим в пустой зал на 250 зрителей, «Дюну» врубают без предупреждения и прелюдий. Проходит час — ракетную опасность не объявляют. К концу второго часа кажется, что сирена непременно взвоет после очередного обещания Пола Атрейдеса отвести всех присутствующих в рай. Когда на экран выползают, наконец, титры, а в зале включается свет, сам факт, что «Дюну» удалось досмотреть до конца, воспринимается, как невероятное везение. На выходе из зала администратор встречает нас с такой улыбкой, будто это не кинотеатр, а ЗАГС. Еще бы — такой редкий спокойный день, без обстрелов. Еще бы до дома добраться.

Камуфляжного парня зовут Николай. Он приехал «из-за ленточки» всего на один день — полечить зубы. Завтра утром — обратно. Фильм показался ему своеобразным.

— А я из Петербурга, журналист, — говорю я.

— Так я тоже из Петербурга мобилизовался.

В пустом кинотеатре гаснут окна.

Время — девять вечера. На улицах — ни души. Город замер в предчувствии ночного обстрела. Он случится в 3:19 ночи. ПВО собьет над Белгородом тринадцать реактивных снарядов «Вампир», обломки упадут на Дубовое, ранения получат два человека. Грохот перебудит меня и других постояльцев гостиницы в центре Белгорода.

Некоторые из них — не просто постояльцы. Они живут в этой гостинице уже третий год, потому что здесь — один из пунктов временного размещения для беженцев из приграничных поселков. О начале СВО они узнали часа на три раньше, чем жители остальной страны. Но об этом — уже в следующей истории.

Венера Галеева,

«Фонтанка.ру»