«Белгород тоже поначалу не понимал». Как живут те, кого вывозят из разрушенных деревень, и те, кто им помогает

После начала боевых действий на Украине Белгород пережил несколько волн беженцев. Сначала это были жители Харьковской области, потом — шебекинцы, теперь — грайворонцы. Некоторые семьи вынуждены жить в гостиничных номерах третий год подряд. А кто-то оказался в пункте временного размещения на 500 человек. Этих людей и тех, кто пытается им помочь, объединяет одно: они не планируют будущее, а только надеются на него.

В крохотной, метра три на три, комнатке углом стоят две металлические двухъярусные кровати и маленький столик у стены. Эта комнатка — проходная, дальше — еще одна, чуть побольше и с окном. Там двухъярусных кроватей уже три. Все вместе здесь называется «секция» — секция на столько-то койкомест.

Пожилые женщины шумно примеряют тапочки и футболки, которые им привезли волонтеры. Как дети, радуются обновкам и гостям. Две недели назад их вывезли из Грайворонского округа, из-под жестоких обстрелов, буквально кто в чем был, и поселили в пункте временного размещения в Старом Осколе в двух часах езды от Белгорода. В ПВР часто кто-то приезжает развлечь беженцев культурным досугом. Визит волонтеров — тоже развлечение: сначала оставляешь «заказ», что привезти и какого размера, ждешь свою посылочку, а потом проверяешь — подойдет или нет.

Только одна бабушка сидит на кровати и никак не реагирует на всеобщее оживление. Она не хочет ни тапочки, ни халатик. На столике у ее кровати — собранный детский пазл с Крошкой Енотом, который боится Того, кто сидит в пруду. Целый день с ним промучилась.

«У меня ларингит, — говорит бабушка. — Температура уже прошла. А деда моего забрали в больницу. Мы на последней улице Грайворона живем, она уже относится к Гора-Подолу. Там должны были сходить и посмотреть, уцелел ли наш домик. Но вот что-то не могу дозвониться».

Когда в два часа ночи 15 марта прибежали солдаты и сказали, что надо уезжать немедленно, бабушка покидала в пакет что увидела, надела войлочные сапоги и вышла из дома. Думала, на пару дней. А оказалось, что точных сроков нет.

«В первую эвакуацию, в прошлом году, я была в «Улыбке». Это санаторий такой, — говорит она. — Там вообще прекрасно. И недолго мы там пробыли. А здесь столько людей, человек пятьсот собрали. Я уже не хочу ничего, лишь бы отсюда уехать. Скорее бы моего деда выписали из больницы».

По состоянию только на 25 марта из Грайворонского округа из-за обстрелов вывезли более пяти тысяч человек. Власти обещают начать восстановление разрушенных артиллерией домов, как только обстановка стабилизируется. Если без присмотра остались животные — кошки, собаки или птица и скот, можно оставить заявку, чтобы их покормили. Местные администрации специально запаслись кормами для любой живности. В ПВР же корову не возьмешь. Разве что комнатную собачку.

В Старом Осколе пунктов временного размещения несколько. Условия разные. Некоторые чем-то напоминают ковидные госпитали, которые спешно разворачивали в 2020 году, — огромные помещения, заставленные койками. ПВР, в котором я оказалась, — один из самых крупных. Четырехэтажное здание с длинными темными коридорами и множеством секций от города отделяют петли шоссейных развязок. Для прогулок обустроен небольшой двор с детской площадкой и скамеечками. На бетонном заборе огромными буквами выведено: «Своих не бросаем». У входа — объявления о работе, которую предлагают обитателям ПВР, расписание автобуса и график столовой. Кормят, говорят, вкусно и много.

«Жена с детьми в другом пэвээре. Скучаю по ним, конечно, — говорит пожилой мужчина в другой секции. И загадочно добавляет: — Можно было бы к ним перевестись, но мы пока решили так пожить. Чтобы друг другу не мешать». Он стоит в узком проходе между двухъярусными кроватями и смотрит, как соседи по комнате — женщины и девочка-подросток — разбирают «посылки». Сам он попросил у волонтеров только полотенце.

«Как вы приехали, мы прям ожили, — говорит женщина волонтерам. — Что нужны кому-то. А сегодня еще концерт был, девочка пела песни о городе, я даже расплакалась. И у нее самой слезы стояли в глазах. А когда эвакуация началась, что на мне было надето — в том я и поехала. Думала, на два-три дня. А у меня в доме кошка с котенком закрытые остались! Когда мне газ приехали перекрывать, окно открыли, корма им понакидали. Выберутся. Думаю, когда я обратно приеду, все будут живы: и кошки, и собака во дворе».

Из соседней секции заглядывает женщина — просит привезти ей тапочки, такие же, как соседке, только 41-го размера. Ей не в чем ходить в душ. А 90-летней бабушке нужны хлопковые колготки, самые простые, без всякой там лайкры или синтетики.

Волонтеры записывают пожелания и между собой прикидывают, куда в этот раз придется ехать за покупками. В Белгороде многие магазины закрылись, в других — дорого. Поэтому закупаться бельем, спортивными костюмами и тапочками ездят в Москву, на оптовый рынок, или в соседний Воронеж. Потом привозят добытое на склад — под него временно перепрофилировали центр оказания психологической помощи в Старом Осколе.

Склад до самого потолка заставлен коробками с подушками и одеялами, башнями из подгузников и стопками халатов, курток и спортивных костюмов, коробками с обувью и носками. Учет того, что есть, а что заканчивается, ведется через компьютерную базу. Сборка заказа на складе — отдельный вид спорта. Маркировки размеров одежды и обуви не всегда совпадают с реальностью. Алгоритм такой: читаешь заказ, находишь нужное по наименованию и размеру, разворачиваешь и прикидываешь, подойдет ли вот эта футболка женщине 54-го размера, не маломерят ли тапочки с задником и какие штаны положить мужчине средних лет для сна, а какие — для прогулок. Потом заказы раскладывают по пакетам, к каждому пакету прикрепляют записку с фамилией, номером секции и телефоном и досыпают внутрь горсть конфет — чтобы хоть как-то поднять настроение адресату.

«Планировать по-белгородски — значит, планировать на 15 минут вперед. И то не факт, что все получится, как планируешь», — говорит Евгения Кондратюк. Ее номер мне дали в местных пабликах с комментарием: «Это волонтер номер один в Белгороде». Но сама Евгения подчеркивает, что она и ее коллеги — не волонтеры, а сотрудники благотворительной организации.

«Святое Белогорье против детского рака» помогает тяжело больным детям и социально уязвимым людям 17 лет, 11 из них — под руководством Кондратюк. За это время Евгения создала паллиативную службу и первый в Белгородской области детский хоспис «Изумрудный город» в селе Короткое. Сегодня в хосписе, рассчитанном на 15 подопечных с родителями и еще троих без сопровождения, дети живут вместе со своими семьями из обстреливаемых районов. Хоспис дотируется государством на 30%, остальные 70% — средства жертвователей. Но в последние два года белгородский бизнес, который раньше охотно помогал благотворительным организациям, по понятным причинам сам оказался на грани выживания.

Главный офис «Святого Белогорья» — в Белгороде, на Харьковской горе. «Вот там, сразу за рощей, — «Магнит», в который был прилет 15 февраля, тогда много людей погибло, — рассказывает Евгения Кондратюк. — Через дорогу — магазин и перинатальный центр, в которые тоже были прилеты. Поэтому мы решили, что здесь не станем много людей собирать, а будем сами развозить помощь нуждающимся».

Поздним вечером того же дня в окно офиса прилетит очередной осколок. Пробьет практически пулевое отверстие в двойном стеклопакете. Утром Евгения найдет его на подоконнике.

«Мы уже не очень адекватно воспринимаем реальность, — говорит координатор благотворительных проектов «Святого Белогорья» Ирина Авдеева. — Потому что в обстановке постоянных обстрелов мы живем достаточно давно. Просто они учащались и усиливались постепенно. После каждого обстрела — погибшие и раненые. Причем это тяжелые ранения, люди теряют руки и ноги. Это реальность, в которой мы теперь живем. И чувство опасности притупилось. Мы первое время с мужем прикидывали, в какой момент мы поймем, что все, надо уезжать. Сначала решили: ну вот, когда осколок к нам в Никольское прилетит, тогда и уедем. Осколок упал в соседний дом в прошлом году. Но мы остались. Наверное, это сложно понять. Проблема еще в том, что мы взяли дом в ипотеку. Только-только переехали — и началось вот это все. А еще двадцать три года взносы платить. Страховка такие риски не покрывает. Что будет дальше, мы, конечно, не знаем. Просто живем и помогаем тем, кто нуждается в помощи. Страшно становится, когда приходит человек, ты спрашиваешь: «Откуда вы?» А он говорит: «Из Никольского». То есть из нашего села. Можно просто сказать: «Я не хочу это слышать, я не хочу это знать, не хочу вообще в это погружаться. Но проблема в том, что от того, что ты не хочешь это знать, слышать и погружаться, это не изменится».

С началом боевых действий на Украине работы у «Святого Белогорья» прибавилось. В феврале 2022 года начали обращаться украинские беженцы, которым нужны была одежда и детские вещи. Для них организовали первый ПВР в автоспортивном комплексе около аэропорта. Там у «Святого Белогорья» была отдельная палатка для выдачи одежды, подгузников и продуктовых наборов. Психологи организации работали с украинскими детьми. Постепенно беженцы разъехались. А 1 июня 2023 года, когда Евгения пришла на работу, весь двор перед офисом был заполнен людьми. Теперь уже из Шебекино.

— Люди были уставшие, раздетые, обозленные, — вспоминает Кондратюк. — Как-то через сарафанное радио они узнали, что здесь можно получить помощь. Белгородская администрация тогда организовала четыре больших пункта выдачи помощи. Но большой поток людей шел и к нам. Буквально за сутки мы организовали первые закупки и начали выдавать продукты, подушки и одеяла. Около месяца мы работали в авральном режиме.

— А как вы справлялись с обозленной толпой?

— Использовали запрещенные приемы, — смеется Евгения. — У меня четверо детей, как раз они были на каникулах и тусили здесь. И мы отправляли младших с подносами в эту толпу, а на подносах — бутерброды, стаканчики с водой. Люди умилялись, становились мягче. Потом несколько человек из Шебекино у нас стали волонтерами. Помощь приходила и приходит со всей страны. Благотворительные организации из других городов присылают вещи или оплачивают наши заказы на маркетплейсах, маркетплейсы дают промокоды на доставку этих заказов. География пожертвований — от 100 рублей до миллионов — это вся страна. Поэтому я точно могу сказать, что Россия поддерживает Белгород.

«В одном из сел глава администрации на колени встал перед жителями со словами: «Пожалуйста, Христом-Богом прошу, уезжайте». Потому что там были старики, которые уезжать отказывались, — говорит Евгения. — И вот мне эта бабушка в ПВР рассказывает, что они с мужем только потому и согласились ехать, что им стало неудобно, что взрослый мужик вот так на коленях перед ними стоит. А на следующий день в их дом попал снаряд. И она плачет: «Что же это получается? Я бы в своем доме так и осталась, если бы меня не уговорили уехать». Люди, которые сейчас живут в ПВР, остались без всего. У них на сборы было минут пятнадцать. У одной женщины, которая сейчас в Старом Осколе, в семье семь человек. И вот она покидала вещи в сумку, в ПВР открыла ее — а там семь ботинок, и все на правую ногу».

При этом жители сел, которые привыкли опираться только на себя, работать руками и вести хозяйство, часто просто стесняются что-то просить. Им нужнее, чтобы с ними поговорили, посидели рядом и поплакали вместе. И заказы они оставляют самые минимальные, говоря: «Ну что мы, разве бомжи какие-то? Я всю жизнь пахал, работал на тракторе. Я заработал на свой дом, на одежду для жены, на всё заработал. И теперь трусы и носки просить?»

«Поэтому мы стараемся привозить им вещи, которые дадут им какую-то психологическую опору, — говорит Евгения Кондратюк. — Чтобы у человека были удобные тапки, чистое полотенце, своя красивая чашка и спортивный костюм, в который приятно переодеться. Поэтому мы привозим в ПВР только новую одежду, хотя многие приносят в наш проект «Добромаркет» поношенную одежду для беженцев. Но разве можно людям, у которых и так не осталось ничего, дать ношеное? Если что-то не подошло, мы меняем. Одной бабушке была нужна куртка, мы привезли ей красную. А она чуть не плачет — ну не хочет она красное носить. И я тогда поняла: не должен человек носить то, что ему не нравится. Если она сейчас согласится на вот это, красное, она потом уже никогда не сможет высказать свое мнение, сделать какой-то выбор для себя. Мы привезли ей другую куртку».

Неудивительно, что белгородцы остро отреагировали на реплику телеведущего Владимира Соловьева, который в эфире 25 марта сказал: «Пошло большое количество разных тварей, притворяющихся блогерами, которые говорили: «Вот, федеральная власть забыла Белгород, помогите людям! У людей ничего нет, это кошмар, люди себя чувствуют брошенными. Как вы можете? Пока Москва гуляет — Белгород гибнет». Вот эта вся мерзкая истерика».

Евгения Кондратюк передачи Соловьева никогда не смотрела, но его слова дошли даже до нее.

«Я расстроилась, — говорит она. — У меня это не вызвало ни гнева, ни злости. Мне прям плакать хотелось. Потому что мы не истерим. Мы и весь Белгород делаем все что можем».

Жителей Грайворонского округа не вывозят в Белгород, потому что странно везти людей из-под обстрелов в обстреливаемый город. Но здесь тоже есть пункты временного размещения. Один из них — в гостинице «Белгород» в самом центре. Командировочные останавливаются здесь на один-два дня. А некоторые семьи из приграничных районов живут уже третий год.

От дома Людмилы в селе Журавлевка до границы с Украиной — километр и двести метров.

«Когда началась СВО, мы с соседями ещё месяц оставались в Журавлёвке, помогали нашим военным, — говорит она. — В школьной столовой кормили их, домой забирали помыться-постираться. Теперь я знаю, что надо сделать, чтобы собрать сухпаек на 700 человек. Я уверена, на Украине все знали, что будет. Мы же рядом с таможней живем. И вот 23 февраля украинские пограничники и таможенники еще до полуночи оставили все и уехали. А мы в Журавлёвке не знали — и не верили, что такое может случиться».

Младшему сыну Людмилы на тот момент едва исполнилось пять лет. И он очень тяжело переживал звуки обстрелов. Людмила обратилась к главе администрации, и семью внесли в списки на переселение. В гостинице «Белгород» они оказались 26 февраля 2022 года. На работу и в детский сад семья теперь ходит из гостиничного номера. Старшая дочка учится в БелГУ.

«В Журавлевке я была в последний раз год и три месяца назад, — рассказывает Людмила, когда мы встречаемся с ней в холле гостиницы. — Такое странное ощущение было... Это мой дом — и уже как будто и не мой. Все серое, страшное. Мышиные гнезда. А ведь у нас всегда было ярко, солнечно, свет во всех комнатах, дети смеются. Мы только-только выплатили кредит за дом. Мой муж — охотник, мы держали трех русских гончих. Очень породистых. На белгородских выставках всегда занимали первые места. Собак пришлось отвезти в Москву и передать заводчикам. Ими же постоянно заниматься нужно. Я не знаю, получится ли их вернуть, когда все закончится, — они и так натерпелись от обстрелов и переездов, уже привыкли к новым хозяевам. А еще у нас была пасека. Ульи мы тоже вывезли на участок к знакомым. Пчел же тоже нельзя просто оставить, это такое занятие — как вязание, нельзя прекращать. Муж до сих пор ими занимается.

В селе не осталось никого, все уехали. Свекор — он с нами живет, в соседнем номере, — изредка ездит посмотреть, цел ли наш дом. Но только в пасмурные дни и в дождь, когда дроны не летают. На нашей улице у кого-то забор побит, но все дома пока целы. Стоят без электричества и без газа с августа 2022 года. Сколько еще они так выстоят, я не знаю. Никто ведь тогда не предполагал, на сколько придется уехать. Нас переселили «до улучшения ситуации». Сначала нас сюда приняли на две недели. Потом продлили пребывание еще на две недели и еще на две. А потом начали продлевать уже на месяцы».

Дальше Белгорода Людмила и ее семья никуда ехать не хотят, несмотря на обстрелы города.

«Здесь ведь тихо было, — говорит женщина. — А 30 декабря мы чуть не попали под тот, самый страшный обстрел. Мы уже подъезжали к гостинице, и тут я попросила мужа завезти меня в магазин по пути. В принципе, он мог бы сказать: «Нет, поехали уже домой». Но он сказал: «Давай заедем». И вот мы завернули в проулок — и началось. Тогда я по-настоящему испугалась впервые с нашего переезда. Я уверена, что мой дом выстоит, дождется меня. Я вернусь, переклею обои, вымою все, выведу мышей. Мы вернем наших собак или возьмем новых. Привезем обратно пчел. Я не загадываю, когда этот день наступит. Живу по принципу: все, что с нами случилось, так и должно было быть. Хожу в храм. Бог никогда не дает испытания больше, чем человек может выдержать. И я патриот своей страны. Я думаю, раз решили начать СВО, значит, никакого другого варианта не было. Люди, которые принимали это решение, просчитали все свои шаги. А нам, значит, надо все это достойно выдержать».

В гостиничных стенах Людмила чувствует себя в полной безопасности, даже если звучит сирена. Все — от администраторов до горничных — добры и приветливы.

«Наверное, в других городах то, что происходит в Белгороде, воспринимают немного отстраненно: это же где-то там, далеко, и меня это не касается, — говорит Людмила. — Точно так же нас Белгород поначалу не принимал, не понимал Журавлевку. Мне в ларьке продавец мог сказать: «Ну что там такого страшного у вас, ну подумаешь, постреляют немного. Вы — наглые, вам же все предоставили, и гостиницы, и питание». Теперь так в Белгороде уже не говорит никто, потому что Белгород столкнулся с тем же, с чем мы в 2022-м. Просто у нас это было с первого дня, а здесь это началось позже. Человек это поймет только тогда, когда на своей шкуре испытает».

Людмила училась в Харькове, признается, что знает этот город лучше, чем Белгород. Там — половина родственников. Но они с Людмилой и ее семьей больше не общаются.

«У них одно в голове, у нас — другое. «Вы все это начали». — «А вы напали на Донбасс», — говорит Людмила. — У меня на Донбассе тоже есть знакомые и друзья, и они мне рассказывали, что с ними эти 9 лет творили. Я их поддерживала, как могла. А для Харькова Донбасс был далеко. Это их не касалось. Но я верю, что наше примирение с родственниками в будущем возможно. Я обладаю даром убеждения. Надо только, чтобы все закончилось и жизнь начала восстанавливаться. Вот они нас сейчас воспринимают как врагов. Но мы же не враги. Мы — хорошие люди, которые хотят им помочь».

Перед тем, как попрощаться, Людмила вспоминает, что Журавлевке через 17 лет исполнится ровно четыре века. За это время село пережило всякое. Когда в 1943 году пришли немцы, бабушка Людмилы полгода со своей семьей жила в погребе, потому что немцы заняли дома. И семья выжила, дома выстояли, а село разрослось. Вот и сейчас так же будет. Просто надо еще немножко потерпеть.

Венера Галеева,

«Фонтанка.ру»

Читайте также: