Китайцы торгуются, на свиданиях — Серканы Болаты. Как живет Кингисепп в окружении больших строек

В Кингисеппе, что в дальнем конце Ленобласти, все чаще можно услышать турецкую речь, в местных торговых центрах — лавки с восточными специями, на рынке жилья — заоблачная аренда. «Фонтанка» съездила посмотреть, как живет город в окружении больших строек, куда за большими зарплатами устремились тысячи иностранцев.

На парковке на центральной улице города меня с попутчиком встречают: «О, из Петербурга приехали». Он в Кингисеппе бывает частенько, объясняет: «Здесь с петербургскими номерами не жалуют. На дороге никогда не пропускают».

В небольшом торговом центре вместо привычных для Петербурга бутиков — трикотаж, то белорусский, то польский. В туалет — за ключиком к продавщице Нине на третьем этаже. Она про Кингисепп рассказывает охотно: живет в городе с 78-го, переехала с Урала за спокойной, размеренной жизнью.

— Раньше город такой зеленый, красивый был, ухоженный. А сейчас бардак. У нас же порт строится, завод мусорный. Ближе к Усть-Луге. То угольный терминал, то пыль. А вообще там заповедная зона была… Теперь-то, конечно, ничего не осталось.

Справедливости ради — остался симпатичный парк рядом с речкой и чистенькая площадь у здания администрации. Там же — длинная-длинная доска почета с фотографиями. За впечатлениями Нина советует сходить на местный рынок: говорит, в Петербурге такого не найдете.

Нахожу действительно неожиданное: коробки финских продуктов. На вопрос «откуда» отвечают честно: «Ну килограмм пять же с собой привезти можно… Вот и везут. А мы продаем. Финляндия, Эстония». Ценообразование на кингисеппском рынке любопытное: и триста грамм финского сыра, и плитка молочного шоколада — 550 рублей.

— Хотя вот я читала состав. Тоже у них там и пальмовое масло, и другая гадость. Но люди любят. Особенно старое поколение. Привыкли в Финляндию за продуктами ездить, — рассказывает продавщица Евгения.

На рынке она работает с прошлого тысячелетия, признается — город дальше прилавка и собственной квартиры толком не видит: «Да не уйдешь отсюда. Надо пополнять ассортимент, потом продавать. Представляете, тридцать лет без выходных? И в дождь, и в мороз». А вот жителей города Евгения знает — еще как. И люди, по ее наблюдениям, сильно изменились: «Раньше получше было, все друг с дружкой. Сейчас все у себя на уме. Чтоб там дорогу уступить, вежливость… Нет уже такого».

— Приезжих очень много. И таджики, и узбеки. Русской речи иной раз не слышишь. После теракта в Москве [стало меньше]. Только китайцы на месте. Недавно пришли — торговаться стали. Говорю, и так наценка всего двадцать рублей. А они: «Обманываешь, обманываешь!». Как русские, прям.

На рынке в понедельник продавцов можно сосчитать по пальцам. Лавка с игрушками, киоск с техникой, рассада в ряд и Евгения с продуктами. «Рынок умирает», — кивает она в сторону заколоченных вагончиков. Люди почти не зарабатывают, за аренду места платить нечем, а ставка растет — почти две тысячи за квадратный метр.

С одной из жительниц встречаюсь у крыльца ее дома. Рядом — скамейка стремится к форме треугольника: спинка покосилась в одну сторону, сидушка — в другую. Лидия (имя изменено) отвечает: «Вы на скамейку так не смотрите. У нас на автобусном вокзале вокзала-то нет. Раньше был, его разломали, а теперь — одни магазины. Придет бабушка на костылях, а ей и сесть негде». Зарплата у Лидии — чуть больше пятнадцати тысяч, но она особо не жалуется. Счастлива, что перебралась из деревни в город:

— Да, есть у нас те, кто и по сотке получают. В порту, на «Газпроме», на стройке завода этого нового. А остальные бедно живут. А знаете, что смешно? У нас тут газ тянут, а в деревнях района газа-то и нет.

На все той же улице Воровского, которую жители называют центральной, лежит рыба и словно ловит ртом капли дождя прямо на бордюре. Та, что посвежее, еще барахтается. Пенсионерка заботливо укладывает каждую на простынку из целлофанового пакетика: «Лещ, карась — сто рублей штука. Берите всех».

За импровизированным прилавком Александра Ивановна (имя изменено) стоит каждый день с момента, как начался нерест. Ее отсюда никто не гонит, но с покупателями туговато: «Плохо люди живут. Я рыбу продаю, сто рублей штука. Люди ходят: «Ой, дорого, ой, что-то дорого». Да хлеб иной раз по сто рублей! А тут червей купи, удочку, припасы. Сын у меня ловит в речке, я — продаю», — рассказывает она.

В Кингисеппе Анна Ивановна всю жизнь, до пенсии — работала в типографии, вручную «собирала буковки». Пенсия маленькая, зарплаты — еще хуже, кругом — «одни стройки и приезжие». На вопрос про экологию отвечает философски: «Понятия не имею, влияет оно, не влияет. У нас же здесь чего только ни строится. Может, мы давно уже все отравлены».

Экономическая ситуация, если внимательно слушать женщину, в Кингисеппе, скажем так, двойственная. И в основном выражается в двух крайностях.

— Цены сумасшедшие. У нас все на полусогнутых ходят, полуголодают. Те, кто не на предприятиях, получают копейки. Уборщица там — десять тысяч. Я читаю, думаю: да я ни за что не пойду тряпкой махать за десять тысяч. Кто работает на производствах, у тех там деньги есть, может. Раньше одну машину увидишь — уже богатый считается. А сейчас все дворы в машинах. И BMW, и черт знает какие навороченные. Кто бедный, кто богатый — не разберешь. Одна я бедная. Ни велосипеда, ни даже самоката.

Без рыбы Анна Ивановна меня не отпускает, утверждает, что с ней хоть весь день в пакете можно по городу гулять. Не то леща, не то карася скармливаю котам в одном из дворов. Они здесь, кстати, удивительно толстые.

Зарплаты в Кингисеппе обещают и правда высокие — на hh.ru больше 160 вакансий от 120 тысяч. Водителю категории Е без опыта платят больше 180 тысяч на руки, геодезисту на АО «Газстройпром» или сварщику на Кингисеппском машиностроительном заводе — от 150, механизатору в местном порту — от 118 до 134 тысяч рублей в месяц. С вакансиями не на производствах все далеко не так радужно: в МФЦ предлагают 15–20 тысяч, медсестрам — от 23 тысяч до вычета налогов, педагогу — 30, тоже без учета налогов, психологу — 25 тысяч.

Если звонить по объявлениям с первых полос местных газет, то предложения и для рабочих не такие заманчивые. На Универсальном перегрузочном комплексе все места заняты, из оставшегося: слесарь третьей категории — до 90 тысяч в месяц, водитель категории В — 64 тысячи. На других небольших предприятиях ищут плотников с опытом от трех лет за 40 тысяч, слесарей — за 60.

Тем не менее, на заманчивые и не очень предложения от предприятий в город хлынули мигранты. Особенно поток вырос год назад, когда начались работы над мусороперерабатывающим заводом КПО «Кингисепп»- единственным в Ленобласти, дошедшим до стадии строительства.

На центральной улице нахожу магазин турецких продуктов. На прилавках — и лукум, и другие сладости от печенья до варенья, и турецкий кофе. «Да-да, все турецкое. У нас в Москве поставщик», — рассказывает молодая продавщица.

Спрос большой — и со стороны местных, и со стороны приезжих. Турок, с ее слов, приехало очень много, особенно за последний год — на строительство мусороперерабатывающего комбината.

— Как узнают про магазин, так часто приходят. Говорят, приятно, родные товары.

— А не вредничают? Что лукум не как в Турции.

— Только на цены. Они-то у нас точно не как в Турции, — смеется продавщица.

Живут турки преимущественно в районе промзоны «Фосфорит», в будни их почти не встретишь — работают там же. Зато на выходных на улицах очень много южных мужчин. Многие — уже с подругами из числа местных:

— Находят своих Серканов Болатов.

Тоже решаю попробовать найти своего, качаю из любопытства приложение для знакомств и ставлю минимальный диапазон на «n-ное число метров от вас». Действительно — каждая третья анкета. Знакомств ищут мужчины из Турции, Таджикистана, Армении, Киргизии, Азербайджана.

Но в трудовые будни на улицах Кингисеппа мультикультурализмом действительно не пахнет. Первых иностранцев обнаружить удалось в кафе «Халяль» — как раз недалеко от общежитий, куда, по словам жильцов, преимущественно селятся рабочие. За столиком — двое мужчин из Турции. Представляться отказываются: «Все равно имен не запомните». Рядом бегает кудрявая девчонка лет пяти.

— Ксюша. Дочка.

По-русски оба говорят так себе, как оказались в Кингисеппе, объясняли долго, но старательно. Два друга, переехали из Чорлу, попытали счастье в Петербурге, где зарабатывали гроши, пока им не предложили работу на предприятии в Усть-Луге. Здесь-то все звезды сошлись: и работа, и квартира, и русская жена-красавица.

— Русский сложно пока.

— Не тяжело вам с женой? Без знания языка-то.

— Не тяжело. Только холодно.

В такси меня везет водитель из Азербайджана, переехал пару месяцев назад. Работает в порту в выходные, в будни — таксует. Копит на квартиру, но цены кусаются: «Зато платят нормально. Грех жаловаться». До работы в Усть-Луге — 75 км, рабочих из Кингисеппа забирают автобусы.

— Да и что мне дорога. Я четыре года до этого в Москве жил. Здесь особо не нравится — походить негде, но всё лучше, чем в больших городах. Там суетливо. И труднее найти место, где столько платят.

Объявлений о сдаче квартир в городе больше семидесяти, цены — на уровне петербургских и выше. Однушки 30–40 квадратов — от 40–45 тысяч в месяц без учета коммуналки. С приличным ремонтом — от 50. Интерьер варьируется от совсем убитых до шика с евроремонтом и джакузи, правда, уже тысяч за 75–80. Почти у всех в описании — «идеально подходят для командировочных».

Уже в городе иду на просмотр квартиры. На входе — оленьи рога с открыткой, дырки в обоях прикрыты плакатами-пейзажами, стены в ванной — больнично-зеленые. Гостиная простенькая — диван, тумбочка да обогреватель, в спальне — только диван, площадью почти как вся комната. В общем, интерьер у маленькой двушки очень сдержанный, чего не скажешь о цене — почти 40 тысяч в месяц.

— У нас давно такие цены. Даже дороже, чем в Петербурге.

— А почему так?

— Ну вот вы куда приехали? На работу? Вот так и все. Поэтому такие цены.

Зато в квартире есть балкон, правда, как честно призналась хозяйка, аварийный: «Но бывшие жильцы туда два пластиковых стула и столик притащили. Вроде ничего такой».

— А залог какой?

— А у нас здесь залогов нет. Как-то не принято. Где отличная мебель и техника, там да. Но таких мало.

Судя по объявлениям, правда, не густо. Посмотреть одну из «люксовых» договариваюсь с риелтором. Предупреждаю, что задерживаюсь. Читает. Приезжаю с опозданием минут на 5–7 — меня встречает закрытая дверь. «А я уже уехал. Хотите хороший сервис — оставайтесь в Питере», — отвечает на звонок риелтор.

К вечеру на улицах в Кингисеппе почти никого — люди попрятались по квартирам. В парке неподалеку от местного храма встречаю местного священника. Сам он из Петербурга, переехал около десяти лет назад. «Почувствовал себя в 37-м, когда были чистки православных верующих. Что за улицы? Карла Маркса, Советская», — вспоминает он. За последние пару лет стало сильно больше приезжих, они местную церковь и реставрировали.

— Православный храм, а ремонтировали мусульмане. Потому что среди наших некому. Одни менеджеры. Но отреставрировали хорошо, как могли.

Что ж, церковь на фоне серых ветхих домов действительно выглядит по-особенному свежей и светлой. «Знаете, а люди здесь лучше, чем в Петербурге. Я возвращаюсь со службы — идут два пьяницы. Один совсем перебрал, на всю улицу и на всех сквернословит. Второй его одергивает — ты посмотри, отец идет. И тот в землю кланяется и прощения просит», — заключает священник.

Мне никто в землю не кланяется, но подростки чуть дальше в парке при виде меня виновато прячут бутылки с пивом. На вопрос, чем вообще молодежь занимается, отвечают: «Пьет по квартирам. И хочет уехать». В свободное время, если найдется машина, выбираются в глушь к заброшенной усадьбе, «Утешение» называется. Там хорошо».

Полчаса в дороге, пара минут пешком по лесу — и мы на месте. Встречает хозяйственный домик в два этажа с колодцем, глубже в лес — сама усадьба. 18 век, что-то вроде английской готики. Как позже вычитала — отстроил ее полковник лейб-гвардии Семеновского полка Иван Альбрехт с женой. Они потеряли сначала сына, потом — невестку, а в усадьбе якобы искали утешения. Синопсис от подростков был в целом точный: «Здесь кто-то умер».

Говорят, ближе к веку нашему там хотели открыть санаторий. А пока — обвалившийся деревянный пол, побитые окна и мусор. Видимо, от тех, кто пытается найти в усадьбе утешение сейчас.

Милена Солдатенко, «Фонтанка.ру»