«Тут какие-то… сделали выставку про меня». Как в «Севкабель Порту» открывали экспозицию о Рыжем

В «Севкабель Порту» открылась выставка, посвященная памяти Бориса Рыжего — уральского поэта, который за годы, прошедшие с его смерти, оказался для одних фигурой культовой, а для других — практически неизвестной. В канун юбилея Рыжего первые просвещают вторых при поддержке Президентского фонда культурных инициатив. Корреспондент «Фонтанки» побывал на открытии и убедился, что поэты не умирают.

К белой стене скотчем приклеен ржавый гвоздь-костыль, на скотче написано «Б. Рыжий» — и так до третьего этажа, где напротив филиала Маяковки расположилась выставка памяти поэта. 8 сентября Рыжему исполнилось бы 50 лет, если б в возрасте двадцати шести он не покончил с собой. «Почему он это сделал?» — спрашивает девушка, стоящая среди журналистов и посетителей. Ответа она не получает.

Внутри небольшого сумрачного зала — не совсем то, чего ждешь от юбилейной экспозиции. Ни одной личной вещи, никаких черновиков, написанных собственной рукой. Стихи лежат кипой листов в старом шкафу, вокруг которого громоздятся стопки толстых литературных журналов. Стихи напечатаны на обороте висящих в воздухе табличек. Стихи обернуты вокруг желтой лампочки в шалаше из штор, внутри которого — деревянные стулья, повидавший жизнь плюшевый мишка, заржавевшие ключи от замков, пластилиновый заяц, открывашка, сухие ветки в нежных огоньках…

«Я вообще-то о Борисе Рыжем мало знала, — признается главный художник выставки, юная Лиза Минаева. — Только стихи. Я даже думала, что он живой еще. Когда мы начали работать, я попросила нашего куратора Даню Романова отдать мне самую первую экспозицию, которую зритель видит, когда входит в зал. Этот шатер — некий универсальный код, собирательный образ советского детства».

Вся выставка построена по тому же принципу: образы, ассоциации, история чужой жизни, пропущенная через собственную душу. По обе стороны зала — тяжелые, как свинец, фотографии Дмитрия Провоторова с промышленными видами Екатеринбурга. Тому же автору принадлежит инсталляция рядом, которая до боли наглядно описывает девяностые: в извилистую, как жизнь, песочницу, огороженную тракторной цепью, брошены на равных правах кастет, бутылка из-под водки, видеокассеты, шприцы и головоломка-пирамидка. А посередине зала развешены длинной чередой куски картона — имитация петербургских стен с облупившейся штукатуркой. На каждой — легкий, нежный рисунок Алисы Юфы и написанные неровно поэтические строки.

«В Петербурге стены всегда с тобой говорят, вот… — художница показывает на свою воздушную дорогу, ведущую прямо в конец зала, где по каким-то причинам образовалась небольшая очередь. — Для меня Борис Рыжий — это очень личное. Мне хотелось прикоснуться к нему, немножко рядом постоять».

Рядом двое мужчин почтенного возраста, разглядывая крохотную фигурку человека, уходящего куда-то в черный проем, разговаривают о петербургском периоде Рыжего: «Ему тут очень нравилось, даже счастлив был». Надпись на обороте стены полудетским почерком: «В черную ночь уходит в белом плаще, вообще одинок, одинок вообще». «Не надо было ему…» — говорит кто-то рядом.

Конца фразы не разобрать из-за экспозиции «Жизнь». Это старый телевизор, по которому показывают снятый специально для выставки документальный фильм о Борисе Рыжем. Звук на вставках старой хроники «плавает» в древних динамиках и так бьет в уши, что разобрать что-либо сложно, — зато рассказы тех, кто знал поэта лично и помнит до сих пор, слышно очень четко. Ради этого фильма театральный режиссер Даниил Романов и поэт Ричард Семашков поехали в Екатеринбург и вместе со съемочной группой обошли чуть ли не весь город, разыскивая нужных людей. Разговаривать почти никто не хотел, пришлось убеждать близких Рыжего, что снимать хотят не историю про свинцовые ужасы жизни. Хотят показать всем талантливого человека, который заслуживал самой светлой любви за свои стихи, полные трудно переносимой печали.

«Мне было лет 16. Какая-то девушка из Тюмени прислала подборку его стихов. Я современных поэтов вообще не любил, не уважал, а тут просто обалдел. Понял, что у меня теперь есть союзник по одиночеству, по грусти, по мировосприятию. И с тех пор я, собственно, с ним вот так и живу, как с другом-призраком», — идеолог и главный инициатор выставки Ричард Семашков, он же рэпер Рич, смотрит в сторону, пока это рассказывает. Потом говорит про записанный маленький альбом из восьми песен, который сейчас на сведении — а уже скоро можно будет послушать прямо на выставке по QR-коду, про аудиоспектакль, который доступен уже сейчас, про то, как до сих пор обменивается письмами с сестрой Рыжего, которая сперва заподозрила в съемочной группе «хайпожоров».

Я спрашиваю, смотрел ли он знаменитый уже в Петербурге уличный спектакль «Невидимого театра» «Как хорошо мы плохо жили» по стихам и дневникам Бориса Рыжего. Оказывается, нет. Но читал сценарий фильма «Рыжий», который пока что путешествует по фестивалям и никак не дойдет до широких экранов: «Киношное все, конечно, ненастоящее — но это все ерунда, главное, чтобы его помнили!» Куратор выставки Даниил Романов постановку тоже не видел, но посмотреть ему советовал уже чуть ли не весь «Севкабель Порт», где расположен театр. Так что в планах построить какое-нибудь сотрудничество на образовательную программу.

Романов сделал для выставки последний экспонат — тот самый, к которому стояла очередь в конце зала. Посетители фотографировались в обшарпанной телефонной будке. Название этой будки — «Реквием», то есть последний разговор. В ту ночь, когда Рыжего не стало, он четыре часа проговорил по телефону с отцом. Девушка, позируя, прижимает к уху трубку. В трубке — голос Бориса Рыжего-старшего, который пережил своего сына на три года:

А иногда отец мне говорил,

что видит про утиную охоту

сны с продолженьем: лодка и двустволка.

И озеро, где каждый островок

ему знаком. Он говорил: не видел

я озера такого наяву

прозрачного, какая там охота!

Представь себе…

Легко представить.

По дороге от смерти к «Жизни» обнаруживается киновед Михаил Трофименков, который, как и многие, считает Рыжего главным поэтом поколения. Это нам и осталось, говорит он, — стихи поэта, которого не стало в 26 лет, а почему — пусть уж будет за завесой, которую не поднять. На выходе молодой человек по имени Даниил делится со мной воспоминаниями, как друг показал ему стихи Рыжего просто между делом, когда говорили о любимой музыке: «Я вот не верю ни в судьбу, ни в фатум, но мне кажется… Я сам из маленькой деревни, до 17 лет там жил. И всё, что я сейчас на выставке увидел, — это жизнь моя. Я иногда ее вспоминаю и как-то хочу выразить это всё, и не могу. Чувствую — и не могу. А Рыжий смог. Он вообще хорошо накладывается на таких вот людей, как я, из подворотни. Вы замечали, что правильные книги приходят тогда, когда они очень нужны?»

Если б Даниил не торопился на концерт, можно было бы познакомить его с тезкой Даниилом Романовым. Он тоже ни во что такое не верит — но за тот год, когда готовилась выставка, у организаторов возникало множество разных проблем. И все они в конце концов разрешались благополучно. Романов уверен: это потому, что Рыжему понравилась бы идея. Написавший за свою короткую жизнь около 300 отличных стихов, оставивший последние строчки «Я всех любил. Без дураков» — Борис Рыжий был тщеславен, как любой поэт.

«Точно говорю: был бы доволен, — смеется Романов. — Тем более в Питере, который любил: он для Рыжего был такой постмалой родиной. Сказал бы наверно: «Тут какие-то [гады] сделали выставку про меня». Но был бы доволен».