Крепостной Джорджоне: Русский музей показывает работы Григория Сороки

Настоящая фамилия Григория Сороки — Васильев. Художник никогда не учился в Академии — он был крепостным, а после манифеста 1861 года не смог выкупить землю у помещика. Из-за тяжёлых условий договора о выкупе в Тверской губернии начались крестьянские волнения, и Сороку арестовали «за сделанные грубости и ложные слухи в волости». Художник должен был подвергнуться «телесному наказанию», но накануне исполнения приговора, 10 апреля 1864 года, покончил с собой. Большая часть работ Сороки хранится в Русском музее, и сейчас в Михайловском замке можно рассмотреть его картины и рисунки, а заодно поразмышлять, насколько факт, что художник был крепостным, определяет его искусство.

Семья Григория Васильева (1823 — 1864) принадлежала помещикам Тверской губернии Милюковым. Васильев учился в одноклассной школе для крестьянских детей в селе Поддубье, которую держали Милюковы, и ещё в детстве будущего художника прозвали Сорокой за бойкий характер. В 1842 году его взяли в дворовые люди в имение Островки, а вскоре Милюковы командировали юношу учиться живописи у Алексея Венецианова (1780 — 1847) в соседнее имение Сафонково. И Сорока учился с небольшими перерывами до осени 1847 года. Выставку Сороки отчасти можно воспринимать как родственную недавнему проекту Третьяковской галереи, посвящённому Алексею Венецианову, и, конечно, нашумевшей выставке «Покой и радость» в петербургском «Манеже» под кураторством Семёна Михайловского. Но лишь отчасти.

Определение «крепостной художник» и история гибели Сороки с ходу отсылают во вторую половину позапрошлого века — время передвижников, критического реализма, «социальных» тем. Но одно дело, когда художники с академическим бэкграундом размышляют о судьбах Родины, другое — реальный крепостной мастер, в распоряжении которого не бескрайние просторы для пленэра и умозрения, а лишь владения хозяина. И он пишет портреты и иконы для местных храмов, выплачивая оброк из заработанных денег. В его работах вы не найдёте повествовательности, дидактичности, «социальщины». Сорока — это тихий вечерний воздух, тёплая вода, мягкий свет и музыкальность, которую ни с чем не спутать, о которой обычно говорят в контексте искусства Джорджоне (1477/78 — 1510).

На выставке в Михайловском замке вас встретит автопортрет Сороки — молодой человек с внимательным, не слишком открытым взглядом. Тонкие линии, ни одного мимического намёка. Автопортрет (1811) Алексея Венецианова напротив куда покойнее и теплее. Рядом — пейзажи Сороки 1840-х, интерьер дома в Островках (одним из этапов обучения у Венецианова были как раз интерьеры), «Гумно». Можно вспомнить венециановское «Гумно» (1821) — многословное и постановочное по сравнению с лаконичным «кадром» Сороки. Изначально Венецианов планировал взять Сороку в ученики из «холодного долга», следуя воле «драгоценных сердцу людей» — то есть Милюковых. Но вскоре, отправляя молодого художника к Николаю Милюкову в ноябре 1842 года, Венецианов написал: «Вы можете Григорию позволить написать у вас какую-нибудь внутренность, но отнюдь не комнат ваших, а то, что он по своему инстинкту найдет для себя приветливым». Мастер уже доверяет чутью Сороки; сравнивая его с другими учениками — например, с опытным Лавром Плаховым, который занимался в Академии художеств и совершенствовал мастерство в Германии — Венецианов пишет, что «на ту станцию», до которой добрался Сорока, «Плахову уже и не попасть».

Венецианов учил писать предметы с натуры, начиная с самых простых. Хотя копирование образцов, конечно, никто не отменял, школа Венецианова предполагала развитие восприятия света и пространства — это очень чувственный подход к искусству, и для Григория Сороки он оказался как нельзя кстати. Вы наверняка заметите анатомические промахи в его портретах, но увидите и почти осязаемый свет пейзажей, деликатно смягчённые отражения в воде, аккуратный ритм — так умеют только живописцы от природы, по рождению. Метод, подтверждающий ценность этого чувственного мировидения, и позволил развиться таланту Сороки.

Пейзажи села Спасского Тамбовской губернии, которое принадлежало родственникам Милюковых, показывают в зале с нежно-бирюзовыми стенами и выставочными щитами. Небо и вода на картинах Сороки идеально сочетаются с архитектурой (зала), сложно вспомнить, что в этих стенах смотрелось удачнее. Именно эти вещи и центральные «Рыбаки» (вторая половина 1840-х) формируют состояние, напоминающее о Джорджоне с его небом, воздухом и тихой музыкой — причудливая, но прочная ассоциация.

Икона из храма Покрова Пресвятой Богородицы в селе Поддубье «Христос, благословляющий детей» (вторая половина 1840-х—начало 1850-х) выдаёт умение Сороки выдержать баланс между духовным наполнением и жанровой составляющей. Так же, как и в его пейзажах, тут не возникает впечатления, что жанр — дети, фигуры людей — это аппликация.

Отдельный зал посвящён камерным, едва уловимо «домашним» портретам членов семьи Милюковых и Алексея Венецианова. Выделяются изображения детей — особенно «Портрет К.Н. Милюкова в детстве» (вторая половина 1940-х), совсем небольшой (26 на 21 сантиметр), смутно фресковый, с точно пойманным рефлексом на левой щеке мальчика. В другом зале есть блокнот с рисунками Сороки — портретами дворовых людей, таких же закрытых, «замерших», как и художник. По сравнению с этими героями шуточная сценка Венецианова, которая изображает встречу художника с Николаем Милюковым — игривый, на зубок, «хруст французской булки». Который, конечно, неотделим от хруста костей холопов.

Фактура живописи Сороки не выдаёт темперамент художника — никаких характерных мазков. Но это и не холод интеллектуальной игры, скорее, дистанция и осознанная чувственность. Пейзаж Станислава Жуковского (1875 — 1944) «Облачный день. На озере» (1910) — изображение озера Молдино, на берегу которого располагалась усадьба Милюковых Островки, и оно совсем не похоже на пейзажи Сороки. Тут всё бурлит, дует, выплёскивается из картины.

Судя по всему, Николай Милюков рассчитывал, что Григорий Сорока станет садовником. После гибели Венецианова в 1847 году художник продолжил заниматься живописью, вернулся в родные места и так и не смог получить вольную, а после отмены крепостного права вместе с другими крестьянами воспротивился непосильным условиям выкупа земли у Николая Милюкова. Будучи под арестом, он предпочёл не дожить до «телесных наказаний». Со временем его работы «растворились» в других вещах венециановского круга, и в XX веке художника заново открывали специалисты Русского музея. В каталоге выставки сказано, что сейчас Сороку «одинаково ценят потомки художника и его бывших владельцев». По случаю двухсотлетия Григория Васильева Русский музей собрал работы из частных коллекций и других музеев, включая Третьяковку и Эрмитаж — и получилась очень качественная монография. «Больших» художников часто показывают на «большом» же историческом фоне, а история Сороки — действительно в чём-то ренессансная, когда в камерных, частных условиях появляется нечто универсальное.

В работах Сороки, помимо цельности состояния, есть тонкость, едва заметные вибрации — присмотревшись к этой живописи, можно понять, что автор был человеком с редким чувством собственного достоинства. Однако Сорока принадлежит эпохе, когда люди уходили туда же, откуда пришли; хотя Алексей Венецианов дружил с хозяевами талантливого ученика, в конце концов Григорий Васильев оказался не в Академии, а по другую сторону баррикад. Может показаться, нет ничего цинично-прозаичнее таланта, загубленного сословным обществом. Но то, что Сорока создал между приходом к Венецианову и добровольным уходом из жизни, наполнено куда более объёмным содержанием.

Выставка «Талант трагической судьбы. К 200-летию со дня рождения Григория Васильевича Сороки» в Михайловском замке продлится до 4 ноября 2024. 6+