Россия — родина слонов и носорогов. Премьера спектакля «Екатерина и Вольтер» в том числе и об этом

В Царском фойе Александринского театра его новый худрук Никита Кобелев поставил изящный, мудрый спектакль, идеально подходящий времени и этому пространству, — «Екатерина и Вольтер» — по изданной недавно переписке двух исключительных по своему значению и масштабу и умнейших людей своего времени. Главным предметом обсуждения в ней, как выяснилось, была война России с Турцией, случившаяся сразу после эпидемии черной оспы.

Барочной избыточности интерьеров — золоту, красному бархату, лепнине и живописи на потолке — сценограф Нана Абдрашитова противопоставила коллаж из черно-белых репринтов XVIII века и портретов заглавных исторических персонажей, развесив всё это на разных планах и уровнях. Красный ковер в центре закрыт ковром молочного цвета с ненавязчивым растительным орнаментом, а игровое пространство ограничивают длинные белые кофры-скамьи с единой надписью на них по-французски: Tout est pour le mieux dans le meilleur des mondes possibles — «Всё к лучшему в этом лучшем из миров» (одна из самых известных вольтеровских цитат — ироничная формула досадного всеприятия из повести «Кандид, или Оптимизм»).

Так выглядит пространство мысли, потому что Екатерина II и Вольтер лично никогда не встречались, но за 15 лет регулярного общения обменялись десятками писем. Недавно они впервые были изданы в полном объеме и составили 600-страничный том, который попал в руки народной артистки России Эры Зиганшиной, отправившейся с ним и с идеей спектакля к новому худруку. И это увлекательнейшее чтение, потому что каждый из этих людей мог бы подписаться под чеховской фразой: «А дело в том, что мы с вами мыслим; мы видим друг в друге людей, которые способны мыслить и рассуждать, и это делает нас солидарными, как бы различны ни были наши взгляды».

Впрочем, взгляды императрицы и философа расходились не слишком часто: Вольтер нашел в Екатерине идеальное воплощение своей теории просвещенного абсолютизма, а она в нём — восторженного почитателя и лучшего, как мы бы теперь сказали, персонального бренд-менеджера. Екатерина и в самом деле двигала страну вперед, а не назад, что нечасто случается в российской истории, а в каких-то вопросах — например, в организации и проведении бесплатной и всеобщей прививочной кампании (причем себе Екатерина сделала прививку первой в своем сословии, рискуя жизнью) — оказалась впереди планеты всей.

На сцене на протяжении полутора часов — только два актера, зато блистательных, способных идеально держать форму и при этом не выглядеть неповоротливыми истуканами, демонстрировать гибкость, полифонию эмоций и волю к игре героев, которые в представлении многих из нас давно превратились в памятники. Екатерине Эры Зиганшиной и Вольтеру Игоря Волкова ничто человеческое не чуждо: они хитрые, дерзкие, острые на язык и остроумные игроки, сумевшие за жизнь выиграть достаточно партий и время от времени игравшие в партнерстве к пользе друг друга и несчастью своих врагов, что делает их переписку еще и замечательно театральным текстом.

Поначалу Зиганшина и Волков выходят к публике самими собой, людьми XXI века. И за чашечкой кофе с эклерами рассуждают о своих героях и о власти вообще. И это не просто болтовня, а попытка настройки исторической оптики, которая для подобных спектаклей — важный элемент художественного целого, играющий одновременно и роль ликбеза для тех, кто подзабыл школьную программу по истории. Артисты вспоминают Марию-Антуанетту, чей ответ на доклад чиновника о том, что народ бунтует, потому что у него нет хлеба, стал историческим анекдотом, демонстрирующим, насколько далека власть от народа: Qu’ils mangent de la brioche («Пусть едят бриошь»). В России фраза часто переводится как «пусть едят пирожные», чтобы не объяснять про бриоши — маленькие пустотелые булочки, которые можно начинить чем угодно, так что их и в самом деле можно употреблять вместо хлеба. Тут я бы на месте режиссера добавила, что Марию-Антуанетту обезглавили по решению революционного трибунала в октябре 1793 года, то есть при жизни Екатерины. И хотя Эра Зиганшина очень многозначительно произносит: «Лучше ей было дать людям хлеб», — но всё же конкретные даты и цифры, когда речь идет об истории, всегда предпочтительней.

Так же и с фразой Волкова о том, что Вольтер превратил свое красноречие в золото: почему бы не добавить, что изгнанный из столицы философ, чьи труды были запрещены во Франции, умудрился стать одним из самых богатых людей в стране, получая гонорары за свои книги из других стран, а еще имея бизнес в виде торговли швейцарскими часами, причем одновременно в России и в Турции, в том числе и в период войны между ними. Вот бы уже и сложилась картина личности. Равно как и фразу «раздавить гадину», сказанную Вольтером про церковь, можно было бы раскрасить какой-нибудь байкой про Вольтера-безбожника. Их молва сохранила предостаточно. Например, историю про то, как высокопоставленный священник предложил философу незадолго до смерти оставить сатану и обратиться к богу, на что тот возразил: «Ну зачем же перед смертью приобретать новых врагов?»

Что же до Екатерины, то ее презентацию явно украсили бы как минимум два факта: тот, что за весь период ее правления (а правила она 34 года, больше нее в последние 400 лет руководил страной только Петр I, севший на престол в 10 лет) случилось всего две смертные казни — Пугачева и Мировича, подпоручика, пытавшегося освободить Ивана VI из Шлиссельбургской крепости и устроить госпереворот. Ну и про Наказ Екатерины Уложенной комиссии, о котором столько речи будет дальше в репликах героев, не мешало бы дать минимальную информацию. Хотя бы тот факт, что хоть сами идеи царица списала у философов-энциклопедистов, но в государственном законотворческом документе впервые в истории возник прописанный ее рукой постулат, что закон должен быть един для всех сословий, а кроме того, законы обязаны быть понятны всем без исключения гражданам страны. Невероятное вольнодумство по тем временам! Не случайно в письмах возникают строки, которые Игорь Волков, уже в образе Вольтера, произносит с крайним возмущением: «Наказ Екатерины не пропускают через границу. Французский цензор говорит, что это опасная книга. И я еще живу среди этих недотеп!»

Образы, которые создают Зиганшина и Волков на крошечном игровом пространстве в метре от зрителя, — практически безупречны. Вообще работа с актером — конек режиссера Кобелева: создавая упругую драматургическую структуру, он умеет растворяться в артистах, позволяя им царить в спектакле, что в данном случае крайне уместно. Свет гаснет и зажигается, теперь он чуть приглушенный, театральный, на Зиганшину надевают парик и синее условно историческое платье с золотой каймой, Волков облачается в длиннополый халат и прилаживает на голову феску.

«Сейчас 1796 год, вы почти 20 лет как умерли», — проговаривает Екатерина на первом плане, и тут сразу становится понятно, зачем художнику понадобилась еще одна перегородка, разделяющая игровое пространство ровно пополам: все 15 лет интенсивного общения они прожили каждый в своей ячейке, в своем одиночестве, разделенные тысячами километров и поколенчески (разница в возрасте у Вольтера и Екатерины — 35 лет, на момент начала переписки императрице 34 года, философу — 69 лет). Все это не могло не разделять. И режиссер не просто прочертил тематические линии действия, но и выстроил драматургию от одной точки соприкосновения героев до другой, между которыми пролегли весьма ощутимые зоны непонимания.

При этом на откуп актерам отданы характеры, которые в конфликте проявляются лучше всего, особенно когда речь идет о не просто гордой, а крайне своенравной и чувственной женщине (правда, Зиганшина кроме всех этих качеств наделяет свою Екатерину еще и собственной сокрушительной женственностью) и о капризном, эгоистичном, хотя и замечательно ироничном, мужчине, который готов обижаться и проклинать весь свет, но только не Екатерину. Чего больше в этом невероятном для Вольтера всепрощении — искреннего чувства или выгоды — гадаешь весь спектакль, но когда Екатерина, узнав о смерти своего друга, после долгого, наполненного внутренней борьбой за сохранение самообладания, молчания произносит: «Я потеряла человека, который любил меня», — ей почему-то веришь.

Пишут герои друг другу о многом: о принципах государственного управления (Екатерина жалуется, что правит без любви народной, а Вольтер советует взять за основу благо народа и его благосостояние), о книгах (Вольтер отправляет Екатерине свою «Историю Российской империи в царствование Петра Великого», а она отвечает, что он открыл ей новый род литературы: «Раньше я не читала книг, кроме романов, а теперь читаю Ваши»), о богатствах Сибири: тут уже просветительницей выступает Екатерина, сообщая Вольтеру, что, вопреки его сведениям о бедности этого края, недра Сибири полны золота, меди и агатов, а склоны гор — кедровых лесов, но это еще не все, на севере края найдены окаменелости слонов и носорогов (тут Екатерина вручает Вольтеру гигантский бивень мамонта, а тот с изумлением его разглядывает). Остроумный ответ философа не заставляет себя ждать: в следующем письме императрица получает его новую повесть, в которой некий рыцарь отправляется в Россию, страну слонов.

Отдельная тема, разыгранная актерами с изумительным мастерством и вкусом к игре — на сплошных подтекстах, — упоминавшийся часовой бизнес Вольтера. «Вместо того, чтобы послать Вам часов на три тысячи рублей, они (фернейские мастера) послали на восемь. Это нескромно», — преувеличенно горячится Вольтер-Волков, на что Екатерина, хитро сверкнув глазами, успокаивает собеседника заверениями, что она отдаст соответствующие поручения, а деньги ему отправляет немедленно, а вместе с ними — семена сибирского кедра, который он может посадить в окрестностях своего замка Ферне (этот замок Вольтер выстроил в 1766 году на собственные средства в одной из французских провинций на границе со Швейцарией — отсюда и часовой бизнес, — и прожил в нем практически до своей смерти; в настоящее время замок в городе-коммуне Ферне-Вольтер открыт для посещения с мая по сентябрь). Вольтер так и не стал заморачиваться с посадками. Но вскоре расплатился с царицей сполна: по первой же просьбе Екатерины найти молодого журналиста, который напишет о том, как турки были не просто разгромлены, но и унижены австрийцами, Вольтер мгновенно нацепит черный парик и объявит своей повелительнице, что такой молодой человек найден. Едва ли не в каждой статье о современной политике Вольтер будет прославлять Екатерину, а кроме того, переведет ее Наказ о законах с немецкого на французский и будет распространять его вопреки запретам цензоров.

Довольно смешно при этом наблюдать полное непонимание Вольтером особенностей национальной российской ментальности. Например, он на полном серьезе интересуется, является ли «маркиз Пугачев» самостоятельным действующим лицом или чьей-то марионеткой. На что Екатерина снисходительно сообщает, что Пугачев — бандит, не умеющий даже читать. И тем не менее, полностью восприняв установки Вольтера о недопустимости пыток (надо сказать, что это тоже вполне ново для развития человеческой мысли — задумываться о том, до какой степени один человек может истязать тело другого, вне зависимости от его вины), она отменяет решение сената о четвертовании Пугачева, заменяя его гильотиной.

Но больше всего разногласий возникает у императрицы и ее экстравагантного друга в вопросе войны. Русско-турецкая война 1768–1774 годов вплетена в драматургический текст таким образом, что в текстах писем упоминается время, прошедшее с момента её начала, так что зрителю оказывается легко ориентироваться на временнОй ленте. Как известно, Екатерина мечтала вернуть Константинополь в лоно православия и хотела усадить там на трон своего внука, которого специально назвала Константином. От проекта возрождения Византии, фигурирующего в истории под названием «греческий», Екатерина, надо отдать ей должное, в ходе войн отказалась, а вот для Вольтера эта идея стала idée fixe едва ли не в психиатрическом смысле.

Игорь Волков и Эра Зиганшина нигде не играют возраст своих героев, но, как только заходит речь о войне, Вольтер немедленно теряет рассудок и превращается — не внешне, а на уровне эмоционального посыла, — во вредного старикашку, играющего в оловянных солдатиков. «Захватите всю Грецию до Коринфа!», «Я не увижу вас на Олимпийских играх? Зачем мир? Почему нельзя продолжать воевать?», «Я всегда буду выступать против такого мира, который не даст Вам Стамбула», «Я, конечно, умру от скорби, что не увижу Вас на Константинопольском престоле!». Это только малая часть его отчаянных посланий, к которым в одном из писем был приложен еще и плакат с изображением античных боевых колесниц (Вольтер предлагал монархине наладить их массовое производство).

Что касается Екатерины, то в процессе этой её первой большой войны она совершает ряд открытий, которые много способствуют ее личной и монаршей мудрости. Героиня Зиганшиной постепенно становится взрослее своего возрастного друга и с материнским участием старается объяснить ему вроде бы очевидное: «Я уже два года веду войну и вижу, что ко всему привыкают. И ближнего своего далеко не так любят, как самого себя. Это минус любой войны». Чесменская битва летом 1770 года, в которой погибли 20 тысяч турков и всего только около 20 россиян, вместо вполне логичной, казалось бы, победобесной эйфории провоцирует в Екатерине совсем иные мысли: «Война разрушает человека», — пишет она Вольтеру, добавляя, что один из руководителей сражения, граф Алексей Орлов, страшно подавлен, и сама она ужасается его описаниям красной от крови воды в бухте. А Вольтер за неспособность угомониться в своей кровожадности наказан сначала упреком в «утомительных повторах», а потом и вовсе молчанием. Долгие паузы заполняет барочная музыка, сила которой нарастает от начала к финалу — сюита, оратория, оперные партии Генделя оказываются тут более чем уместны.

В одну из таких пауз Екатерина уходит, а возвращается в новом, лазоревом, платье, словно на одежде отразилось просветление в ее сумбурных поначалу мыслях. Трудно, конечно, переоценить роль Вольтера в этих глубинных процессах, сильно способствовавших прогрессивным переменам в России. Но заканчивается спектакль не размышлением о судьбах родины — этот сюжет оставлен на откуп зрителям в качестве домашней работы. А разговором двух наших современников, Эры Зиганшиной и Игоря Волкова, о том, что, не встретившись при жизни, их герои теперь, спустя столетия, могут буквально смотреть друг на друга. Распоряжение о покупке библиотеки Вольтера Екатерина отдала сразу же, как узнала о его смерти, теперь она находится в петербургской Публичке, в двух залах. В одном из них разместилась бронзовая копия скульптуры «Сидящий Вольтер» работы Гудона (мраморный подлинник его — знаменитый экспонат Эрмитажа). Так вот окно этого зала выходит прямо на памятник Екатерины.

Жанна Зарецкая, специально для «Фонтанки.ру»