Михаил Боярский: «В свои 75 я учусь у внуков непосредственности»

Михаилу Боярскому сегодня — 75 лет. Юбилей он встречает премьерой: с конца октября на сцене Театра имени Ленсовета идет «Ромео и Джульетта» (16+), где Боярский играет Эскала, герцога Вероны. И хотя роль невелика, в этих минутах актер успевает воплотить все чувства и эмоции своего персонажа: ярость, властность, колебания, горе… Ждут ли нас новые спектакли с любимым актером, нравится ли ему новая театральная молодежь и современные спектакли? В канун дня рождения Михаил Боярский ответил «Фонтанке» на эти вопросы, а заодно поделился воспоминаниями о старом Ленинграде и размышлениями о счастье.

— Михаил Сергеевич, недавно вы говорили, что готовы покинуть сцену. Однако в октябре этого года в Театре имени Ленсовета состоялась премьера «Ромео и Джульетты», где вы играете герцога Вероны. Нет ли тут противоречия?

— Во-первых, эта роль очень небольшая, она мне под силу. Во-вторых, хотелось помочь ребятам с курса Анны Алексахиной, играющим Ромео и Джульетту, для которых это практически первая самостоятельная работа в труппе. Возрастных актёров в спектакле нет, всем по двадцать с небольшим — и я, единственный. К тому же объем работы небольшой, я с удовольствием ходил на репетиции и чем мог помогал им. По-моему, спектакль получился, это плюс нашему театру большой.

— И как вам работалось с молодыми коллегами?

— Там практически нет прямых сценических контактов: я играю такую «одинокую» роль, мало взаимодействую с другими актерами. Но никаких вопросов ко мне у них не было, как и у меня к ним. Они работали с режиссером Марией Романовой, а я с удовольствием помогал, когда было нужно. Если помог, то я очень рад.

— Нынешнее театральное молодое поколение — какое оно?

— Очень разное — с разными школами, с разными пристрастиями. Мне вот очень нравится этот курс Анны Алексахиной, я видел их студенческую постановку «Война и мир», где наши Ромео и Джульетта играли Пьера Безухова и Наташу Ростову. Ребята замечательно обучены, они исповедуют ту школу, которую исповедует и Театр Ленсовета, поэтому у нас с ними намечается большой серьезный разговор на долгие годы. Если они приживутся здесь, если им понравится, то это будет очень хорошее поступление, которое необходимо нашему театру.

— А вы помните, как сами первый раз выходили на сцену?

— Конечно. Но было очень страшно, так что воспоминания туманные. Слава богу, что я вышел с той стороны, с которой нужно, и сказал то, что должен был. То есть самые простые вещи, которые нужно было сделать, я сделал, но это было очень тяжело и трудно. Потом постепенно, начиная с самых маленьких, незаметных ролей, я успокоился, к тому же мне очень помогли мои старшие товарищи, которые руководили мной, доверяли во всём. Таким образом, я добрался до сегодняшнего дня.

— Был такой момент, когда вы почувствовали: «Вот, я всё умею, уверен, можно не волноваться»?

— Нет, такого нет до сих пор. Я до сих пор не уверен во многом. Но количество перешло в качество, когда я стал играть по 38 спектаклей в месяц, участвуя и в массовках, и в эпизодах, и в главных ролях. Вот тут пришла не уверенность, а, как бы вам сказать, профессиональное понимание своего служения на сцене. Я почувствовал себя более-менее в своей тарелке.

— Есть роль из того периода, которую вы любили?

— Вряд ли ее кто-нибудь помнит сейчас и видел, но был такой спектакль «Станция» (18+) по пьесе Назыма Хикмета про революционные российские времена, я там играл пленного турка Османа. Вот она мне запомнилась тем, что Игорь Петрович Владимиров сказал после репетиции: «Ты на верном пути и можешь делать в этой роли все, что захочешь», — это меня очень раскрепостило. Я стал абсолютно раскованным и правда позволял себе в этой роли очень многое.

— Вы ходите в театр?

— Конечно, хожу, и не только в Петербурге, но и в Москве. Я ведь работал в ленинградском Театре имени Ленинского комсомола, играл там Овода. Но это было исключение, конечно: я, по сути, однолюб, я привык к Театру Ленсовета, к той труппе, которая уже, конечно, поредела очень сильно, к руководству Игоря Петровича Владимирова и Олега Александровича Левакова. Эти режиссеры, которых уже нет, этот театр — мое, родное, поэтому я чувствую себя здесь комфортно.

— Что вам нравится и не нравится в современном театре?

— Я люблю актерский театр. Русский психологический театр, искусством которого владели Товстоногов, Ефремов, Владимиров. Он есть, есть интересные актеры. Для такого театра я хороший зритель, мне очень нравится. Но как только в это вмешивается театр режиссерский, я смотреть прекращаю. Я не очень понимаю современную режиссуру. К тому же актеры в таком театре плохо обучены, а постановка все же воспринимается зрителями через артистов. Но режиссерский театр — тенденция довольно серьёзная, и, наверное, надолго. Может быть, пройдёт рано или поздно. Понимаете, я хочу смотреть Чехова так, как он написал. Хочу видеть Шекспира, а не фантазии режиссёра на тему. Такие вещи можно рассказывать дома супруге — а зрителей оставьте в покое.

— Посоветуете что-нибудь посмотреть?

— Нет, я не люблю давать советы.

— Кино радует чем-нибудь?

— Я редко хожу собственно в кино, а то, что я вижу по телевидению… Меня не устраивает материал. Он очень слабый, я не представляю, кто такое пишет. Раньше было все-таки не стыдно смотреть то, что показывают на экране. Я на телевидении и в кино играл в фильмах по Мольеру, Лопе де Веге, Дюма, Вампилову. Мы играли с Ефремовым, Козаковым, Леоновым, Чуриковой, Фрейндлих, это был мощный материал, было что играть. И вот благодаря тому, что было что играть, появлялись такие актеры, как Алексей Петренко, например. В том, что сейчас снимают, затраты актерского мастерства минимальны и сильных актёрских работ очень мало. Современное кино не даёт такой возможности.

— Я часто, чтобы понять, что именно могут или не могут современные киноактеры, хожу на них в театр.

— Ну, вот.

— Из собственных ролей в кино — какая ваша любимая?

— С наибольшим удовольствием я снимался в телевизионном «Тартюфе» (18+) у Яна Борисовича Фрида, потому что и материал фантастический, и партнеры. Стржельчик… ну, я даже не буду перечислять всех. Это, конечно, большое счастье.

— Я очень люблю вашу роль в «Старшем сыне» (12+), спасибо вам за нее. А «Мастера и Маргариту» (18+) вы смотрели?

— Бортко?

— Нет, Михаила Локшина.

— Если он шел в кино, точно не видел. А сериал Бортко мне нравится, я вообще очень ценю этого режиссера. «Собачье сердце» (12+) — это же просто классика, навсегда. В его «Мастере и Маргарите» (18+) потрясающая музыка Игоря Корнелюка, замечательные артисты. Этот фильм мне по душе, я с удовольствием его посмотрел.

— То, что вы совсем перестали сниматься, — это тоже из-за слабых сценариев? Предлагают, и вы отказываетесь?

— Отказываюсь, потому что материал недостоин зрителя. Если будет что-то хорошее, я, конечно, соглашусь. Но ведь не всякому так везет. Очень повезло Евгению Евстигнееву: он получил подарок судьбы от Бортко, снялся в «Собачьем сердце». А сейчас попробуй найди роль, ради которой ты можешь, так сказать, встрепенуться. Я пока таких ролей не встречал. Не только у себя, но и у своих партнёров. Думаю, ее уже и не будет — я давно не видел даже сценария, который мне было бы интересно прочитать, не то что в нем участвовать. Драматургия очень страдает и в кино, и в сериалах.

— Вы смотрите сериалы?

— Конечно, смотрю, но какие конкретно — даже вспоминать не буду. В большинстве случаев просто не тот уровень, которого я жду, потому что если бы это было так, я не оторвался бы. Смотрел бы, как когда-то «Место встречи изменить нельзя» (12+), или «Семнадцать мгновений весны» (12+), или «Сагу о Форсайтах» (16+). Теперь пропустил серию — и не жалко. Слава богу, меньше времени потратил.

— А на что теперь хочется тратить время?

— На семью, на детей, на общение с дорогими друзьями, которых уже все меньше и меньше остается. Человеческое общение — это большая радость.

— На стадионе бываете по-прежнему?

— Сейчас уже реже, чем раньше. «Петровский» был уютным и доступным для простого зрителя. А сейчас добираться до «Газпром Арены» мне довольно сложно, поэтому не каждый месяц посещаю. Но жду, что в 2025 году «Зенит» снова станет чемпионом страны, тогда обязательно пойду на стадион поздравлять их.

— Думаете, станет?

— Шесть раз был уже, к столетию клуба просто обязан. Вообще сейчас такое турбулентное состояние у всех команд, «Краснодар», «Локомотив», «Спартак» очень сильно подтянулись. Но это не значит, что «Зенит» сдаст свои позиции. У нас сейчас интересные соперники. Думаю, это даст свои плоды и мы будем наблюдать хороший футбол.

— Семак великий тренер?

— Смотрите: шесть раз подряд при нем «Зенит» стал чемпионом страны. Это показатель. Он и футболист был интересный, и тренер очень хороший. И Тимощук Толя, который там очень серьезно работает, и вся команда у него очень хорошая. Да, Семак молодец.

— Болельщики наших соперников любят говорить, что «Зенит столько раз выигрывал чемпионат, потому что обстоятельства благоприятствовали: то пандемия, то денег много, то еще что-нибудь…

— Ну, болельщики на то и нужны, чтобы обсуждать. Я судить не возьмусь, я же не Геннадий Орлов, который в этом соображает. Я просто поддерживаю свою команду. Что бы с «Зенитом» ни случалось, неудачи в конце полугодия и так далее, я все равно стараюсь их окрылить, поддержать и настроить на положительный, на мажорный лад — чтобы в дальнейшем, к концу сезона, они себя максимально проявили.

— Вы неистовый болельщик?

— Нет, я нормальный (улыбается).

— То есть если все на поле идет не так, вы на трибуне не кричите, не ругаетесь?

— Теперь уже нет. На «Петровском» было, потому что там же был шанс докричаться! А на «Газпром Арене» это бессмысленно. На таком стадионе ничего не слышно. К тому же раньше все, кто сидели рядом, были мне знакомы — а теперь я не знаю, где я нахожусь и с кем. Я просто на таком пространстве теряюсь.

— Меня очень расстраивает, что на стадионе больше нет «Виража» — кажется, что мы многое потеряли. У вас нет такого ощущения?

— Я не всегда присматривался к «Виражу», даже когда на «Петровском» сидел. Я болею только индивидуально, скажем так. Мне важна команда — а команда у «Зенита» сейчас хорошая, теплые отношения между всеми. Это важно, так что грустить не будем.

— Вы гуляете по городу?

— Не как все нормальные люди, потому что светиться не хочется, так что получается нечасто. Но все-таки гуляю — по старым прекрасным улочкам, по Моховой, где я учился, где прошла молодость… Обожаю переулочный Петербург. Когда красивая осенняя погода, я Петербург люблю как свою квартиру. Люблю в Летнем саду погулять и по Неве пройтись. На машине проехаться люблю по красивым проспектам. Пешком вместе со всеми иду по городу, когда идёт Бессмертный полк. Не так это мне легко, но тем не менее я стараюсь не пропускать такое знаменательное событие.

Петербург полон воспоминаний. Гончарная улица, где я родился, Полтавская и Московский вокзал рядом — там прошло мое детство, там я научился кататься на велосипеде, на коньках, в общем, все детские забавы, которые были, прошли вот в этом районе. Обожаю Дворцовую площадь — особенно ночью, когда никого нет, только играет одинокий трубач. Для меня с этим местом многое связано: тут выступали знаменитости типа Пола Маккартни, тут прошли сотни концертов, в которых я тоже принимал участие. Первое выступление было еще в армии: я тогда шел на параде в качестве барабанщика.

— А почему вам именно барабан дали?

— Спросили: «Что умеешь?» Я говорю: «Пианино, гитара». — «Что ж ты теперь, — отвечают, — в строю будешь рояль толкать, что ли?» В оркестре нужны были духовые, но я сразу сказал, что это не освою. Тогда мне дали большой барабан, быстренько обучили, и вот я принимал участие в параде. Потом, после армии, ни разу палочек в руки не брал.

— Какие места вызывают у вас грусть?

— Кладбища, конечно. И не только в Петербурге, особенно на Охте, но и в Москве, где похоронено много моих друзей, родных, близких. Да и очень многие улицы связаны с людьми, которых уже нет. Идешь, вспоминаешь: вот тут пацанами бегали, гуляли, тут знакомились, тут играли на гитарах, тут слушали рок-музыку. Все эти воспоминания, они грустные, конечно, «Амаркорд»* (16+) полный. Но из этого соткана жизнь — из воспоминаний, и горестных, и радостных.

— Где вам хорошо до сих пор?

— Театр, Владимирский проспект. Это мне ближе всего. И конечно, там, где я живу: Мойка, дом Пушкина, Дворцовая площадь, Марсово поле, Большая и Малая Конюшенная — весь этот пятачок центра. Старый город, родные пенаты.

— Каким вы помните Ленинград вашего детства?

— Помню, как ходил с папой пешком с Гончарной улицы по Невскому проспекту в кинотеатр «Хроника» смотреть мультфильмы, потом до Театра имени Комиссаржевской пешком провожал его, и потом обратно. На Невском были липы в ажурных решетках. Был магазин, где продавались музыкальные инструменты: там играл квартет, который «мартышка, осел, козел и косолапый мишка», я всегда останавливался посмотреть. Каждая витрина была знакома: «Пассаж», ДЛТ, куда мы приходили за игрушками, ёлочными или просто за игрушками. Пирожки продавались на улице, мороженое, эскимо, вода газированная по три копейки. Потом появились автоматы трехкопеечные, но это было уже неинтересно.

Петербург уже не такой, конечно. Многого уже нет. Кафе больше, чем в Париже. Люди совсем по-другому стали себя вести. Они одеваются во что хотят и как хотят, ездят на шикарных машинах. Город всегда хорошо украшен, особенно перед Новым годом. Мне нравится, что красивые, со вкусом сделанные гирлянды висят. Цветов полно в городе. Так красиво, когда просто на улицах висят горшки с цветами, всего полно, только живи и радуйся.

— Вы много времени проводите с внуками?

— Стараюсь как можно больше, потому что я заряжаюсь от них здоровьем и настроением. С ними всегда весело. Приятно им делать подарки, разговаривать с ними, смотреть, как они на глазах растут. Очень быстро все: раз — и уже в школу, раз — и уже в институт, раз — и уже профессия в руках. Это очень интересно. Когда много детей, это счастье.

— Сами чему-то учитесь у них?

— Непосредственности, которая очаровательна сама по себе. Я завидую, что они по-настоящему непосредственны, мне-то моя профессия диктует быть непосредственным и органичным. Но сколько ни учись — у тебя все равно не получится как у ребенка. Вот эта искренность и светлые глаза, не затуманенные взрослыми проблемами… Большое счастье смотреть на чистый лист бумаги, который потом они украсят теми каракулями, которые жизнь приготовит. А сейчас это просто очень красиво.

— Вы чем-то взаимно делитесь с внуками? Они вам, например, музыку, вы им тоже что-нибудь?

— Нет, в основном нет. Гаджеты, упаси бог — татуировки, крашеные волосы — все это они приносят, конечно, из школы или из двора. Ничего нового, что я бы принял, в этом нет, как раз наоборот. Я пытаюсь их оторвать от виртуальной, потусторонней жизни, вернуть в сегодня, чтобы они знали, что такое рассвет, закат, что такое речная вода и гладь озера, что такое лес, что такое грибы, что такое читать хорошие книги и не смотреть телевизор, что такое посидеть в семейном кругу, пообщаться, поиграть в домашние игры. Вот, пожалуй, самое главное, чем я с ними могу поделиться. А их увлечений я совершенно не касаюсь. Я пытаюсь вместе с родителями оградить их от гаджетов современных, виртуального мира, который, к сожалению, неизбежно их увлекает.

— Получается?

— Стараемся, стараемся. И родители этим заняты всерьез, и мы с бабушкой тоже.

— Вы строгий дедушка?

— Нет, не строгий. Мне не за что их ругать. Я, кстати, стараюсь, так сказать, минимизировать давление на малышей и поэтому ничего не заставляю делать, ничему не учу всерьез. При этом я не хочу вмешиваться в воспитание внуков. Родители вправе поступать так, как считают нужным. Конечно, они заставляют своих детей читать, изучать языки, какие-то есть репетиторы, школы и так далее. А я только даю дополнительную любовь.

— 75 лет — красивый юбилей, за плечами большой жизненный опыт. Оглядываясь назад лет на тридцать — вы что-то исправили бы? Посоветовали бы что-то себе 45-летнему?

— Нет. Когда мне было 45, я все сделал правильно: я работал 24 часа в сутки. Я был завален работой, как раб на галерах — красивое выражение (улыбается). Я вкалывал в театре, в кино, на телевидении, на радио, на студии звукозаписи, я максимально себя истратил. Поэтому к своему возрасту я подхожу, скажем так, с пустой корзиной. Всё, что мог, я из неё достал и отдал людям, уже окончательно, бесповоротно. Сейчас уже мало что осталось: несколько спектаклей, может быть, какие-то небольшие роли в кино. Все, что мог, я сделал. Я себя за это не ругаю. Нужно и своей судьбе не навредить, и зрителям. Может быть, есть даже какой-то перебор, не обязательно было в таком количестве. Цитируя Сергея Филиппова: «Я много, очень много работал, много сделал и очень многого не сделал. И вот то, чего я не сделал, это самое лучшее в моей жизни». Я считаю так же.

Беседовала Клара Хоменко, «Фонтанка.ру»

* «Амаркорд» — картина Федерико Феллини, основанная на воспоминаниях режиссёра о собственном детстве. На романьольском диалекте Римини, где вырос Феллини, слово означает «я вспоминаю».