«Строить в центре в историческом стиле — всегда было не комильфо». Архитектурные итоги года с Никитой Явейном

В Петербурге в 2024 году похоронили проект парка «Тучков буян», на торги выставили тюрьму «Кресты». Конюшенное ведомство, наконец, дождалось начало разработки проекта реставрации, и началось строительство кампуса СПбГУ. «Фонтанка» поговорила с автором ряда ключевых для Петербурга проектов и, наверное, одним из самых известных петербургских архитекторов, главой «Студии 44» Никитой Явейном об итогах года.

— СПбГУ в этом году наконец-то нашел подрядчика на строительство по проекту «Студии 44» первой очереди университетского кампуса в Пушкинском районе Петербурга. На днях Госстройнадзор выдал разрешение на строительство на выполнение проектных и изыскательских работ по объекту капитального строительства «Проектирование и строительство объектов на территории развития Санкт- Петербургского государственного университета». Хитрая какая-то формулировка. Это уже все, непосредственно начало строительства или какой-то предварительный этап?

— Я думаю, это вопрос скорее к заказчику. Со своей стороны могу сказать, что мы выпустили стадию П (проектирование. — Прим. ред.) и сейчас в основном, насколько мы понимаем, ведется подготовительная работа, в рамках которой университет планирует реализовать фрагмент кампуса. Это все, что я знаю. Рабочую документацию делаем не мы.

— У вас, кроме ИТМО и СПбГУ, появились сразу несколько крупных проектов в сфере университетских кампусов и технопарков IT-направления: IT-кампус «Неймарк» и технопарк в Нижнем Новгороде, межвузовский кампус в Самаре. Это что-то про современную архитектуру? Нас не балуют таким в Петербурге…

— Ну, во-первых, вы уж так не прибедняйтесь. Один из самых наших серьезных и авангардных кампусов — это кампус «ИТМО Хайпарк» в Санкт-Петербурге. Он уже вовсю строится. Сейчас в процессе экспертизы вторая очередь. Это общежития и корпуса лабораторий, уже идет работа над спортивными сооружениями, то есть в стадии проектирования практически все элементы кампуса. Я думаю, на сегодня это один из наших флагманских проектов. По своей архитектуре и идеологии, пожалуй, самый авангардный кампус — в России-то точно. По многим позициям. Например, главный учебный корпус — это единое пространство беспрерывного образования и общения. Это очень пластичная система, при которой аудитории, коворкинги и все прочее становятся частью общей рекреации, узлового пространства схождения всех коммуникаций. При этом кампус взаимодействует с городской средой и городским сообществом, выступая таким образом главным драйвером развития для города-спутника Южный.

— Вы занимаетесь разработкой проекта реставрации и приспособления многострадального Конюшенного ведомства. Мы думали, с него сняли баннеры, чтобы новые, новогодние повесить, а оказалось, это обмеры для реставрации. Новость не может не радовать. Что там планируется сделать? Есть ли уже понимание о сроках ну хотя бы разработки проекта?

— Понимание есть, но всему свое время. В начале — изучение, обмеры и обследование памятника, потом на основании скорректированных заданий от заказчика и КГИОП будет концепция, и только потом начнется реальное проектирование.

— Очень конкретно. Вам надо политиком быть. Вы так уходите от ответов…

— Очевидно, что мы все покажем на совете по сохранению культурного наследия. Думаю, в первой половине 2025 года.

— В каком сейчас состоянии здание, насколько оно плачевное?

— Мы изучаем состояние здания. Где-то ситуация получше, а местами очень плохая.

— «Очень плохая» — это «надо разбирать и новую кладку делать»?

— Да, это значит большой объем вычинки и усиления.

— Буквально накануне мы выяснили, что концепцию парка «Тучков буян», увы, можно похоронить, так как там строится Судебный квартал по первоначальному проекту — с административными зданиями и жильем. Хотя какое-то благоустройство все же обещают. Как считаете, на оставшихся 3,5 — 4 га можно сделать что-то парковое или это будет уже несерьезно?

— Насколько я слышал, жилья там не будет, но вопрос не ко мне. Вы как потребитель и как человек достаточно образованный прикиньте, три гектара — это сколько? 200 на 150 метров. Много это или мало?

— Маловато.

— Это хороший сад, но не парк, конечно.

— На торги наконец-то выставлен комплекс «Кресты». Очень много разговоров на тему, что объект, с одной стороны, интересный, с другой — очень сложный, потому что непонятно, подо что его можно приспособить. Какая вторая жизнь могла бы быть у «Крестов»?

— Почему-то ко мне все по «Крестам» ходят, считают специалистом. Это, вообще, интересное здание. Построено удивительно качественно, удивительно крепко. С огромным запасом. Это первое крупное тюремное здание. Вообще-то, эта тема возникла после отмены крепостного права. Раньше был, в основном, господский суд, и такого обилия заключенных не было. А потом… демократия приводит к резкому увеличению количества заключенных. Поэтому и возник вопрос с тюрьмой, и был привлечен не последний архитектор, Антоний Томишко. Типология «Крестов» довольно известная. Тут она была доведена до логического решения: каждый из четырех корпусов, как сегодня бы сказали, имеет атриумное пространство с верхним светом. Все пространство простреливается. Один охранник может контролировать все происходящее, видит любые передвижения. Очень удобное решение для тюрьмы.

— Обсуждался вариант гостиничной функции. Как вы его оцениваете?

— Для гостиничной функции, мне кажется, это вообще не очень подходит. Есть американский опыт, и он, в общем, не очень-то положительный: такие гостиницы прогорали. Все-таки бэкграунд тяжелый, да и на любителя это все. В Европе также есть примеры, когда из тюрьмы делали гостиницу, но там тюрьмы совсем другого типа, более поздние, с камерами и окнами побольше. А в «Крестах» все было всерьез: камеры крошечные, окна маленькие и достаточно высоко расположены. Я не вижу здесь возможностей под размещение гостиницы. Думаю, этот комплекс можно под какие-то офисные функции приспособить, а еще лучше — под учебно-офисное пространство. Но заниматься этим должен очень продвинутый и смелый вуз. Тот же ИТМО, например, или ВШЭ — такого плана.

— Звучало мнение, что невозможно объединить несколько камер проходами, чтобы собрать из них номер, потому что там такая кладка, что может всё рухнуть.

— Глупости. Чтобы эти «Кресты» рухнули, я не знаю, что надо сделать. Бомба не меньше трех тонн. Там почти метровые стены. Промежуточные, наверное, по 500-600 мм. Рухнуть это всё не может по определению. Сделано с огромным запасом, качество кладки идеальное, нигде ничего не треснуло.

— Но когда пройдут торги и станет ясно, кто инвестор, я же приду к вам на всякий случай спросить, не вас ли пригласят.

— Я думаю, что если это не будет добровольно-принудительная покупка, то никто много не даст.

— Вы сторонник мнения, что это не такой уж и привлекательный для инвесторов объект?

— Совсем не привлекательный. Это очень сложный объект. Там ничего не упадет, конечно. Но чтобы пропилить такую стенку, одних алмазных дисков сотню надо.

— По «Красному треугольнику» у меня тот же вопрос. Что там могло бы быть?

— »Красный треугольник» — гораздо более легкая тема, мне кажется. По многим причинам. В том числе и по транспортной ситуации объект не такой плохой. Думаю, огромный научно офисный центр с какими-то опытными производствами туда вполне войдет. Насколько я знаю, сегодня необходимость таких объектов довольно велика, в городе давно ничего такого не возникало, особенно в центральных районах.

— Есть потребность?

— Ну, конечно. У нас в Санкт-Петербурге есть инерция — все под жилье. У нас умеют жилье продавать. Осваивать другие подходы всегда очень сложно. Они (инвесторы, застройщики. — Прим. ред.) сначала не верят, хотят первые этажи сделать жилыми, а потом удивляются: «Знаешь, мы все первые этажи, как вы нам и предлагали, сделали нежилыми и в итоге все сдали под коммерцию и офисы. Наверное, это скоро кончится». У нас же традиционное общество. Вот оно — во всех своих проявлениях. Понимание приходит с опозданием. Нужны офисы, а когда начнут делать офисы, они уже не нужны. Вперед посмотреть — ну, это не наше.

— Когда принимали Генплан Петербурга, спикер Заксобрания Александр Бельский говорил, что промышленную зону будем сохранять, прекратим практику ее перевода под жилье.

— Это правильно, потому что надо понимать, что градостроительные дела так же определяют развитие, как и наоборот. То есть навязывание тех или иных функций тоже нормально. А когда есть помещение, возникает и промышленность. Нет помещения — ее уж точно не будет.

— Есть такой обывательский подход, мол, давайте промышленность куда-нибудь туда, за город.

— Это уже совсем глупость, какие-то кухонные разговоры. Есть известная басня «Свинья под дубом». Свинья ела жёлуди и говорила, что зачем ей этот дуб нужен, что дуб мешает есть жёлуди.

— Какой из последних ваших проектов был вот самым сложным и почему?

— Как всегда говорят, что последний — самый сложный. Например, проект жилого дома на улице Римского-Корсакова, 69. В большом объеме новое строительство в очень ответственном месте. К тому же заказчик заявлял о необходимости, чтобы здание обладало некой выразительностью. Это не фоновое здание. Само место диктует такие условия. И это очень тяжелая задача, тем более на таких открыточных точках.

— Построенный по вашему проекту в Петроградском районе ЖК «Мануфактура James Beck» собрал в уходящем году всевозможные архитектурные премии, был включен в Белую книгу Петербурга и был признан экспертным советом Всемирного клуба петербуржцев соответствующим архитектурным традициям города, учитывающим сложный градостроительный контекст и при этом представляющим новый взгляд на современные строительные практики. Как считаете, в историческом центре сегодня уместнее строить только современное? Дома с фасадами «под исторические» — это уже не комильфо или они имеют право на существование?

— Если по-честному, это всегда было не комильфо в профессиональном сообществе. На мой взгляд, это оттянутое преступление. Можно убивать сразу, а можно по чуть-чуть мышьяк добавлять. Лет через десять человек помрет и даже не поймет, от чего. Вот это так называемое фоновое строительство «в стиле» — это очень медленное убийство города.

— Почему?

— Во-первых, мы не умеем этого делать. Никто не умеет делать под XIX век. Потому что мы не родились в XIX веке, мы родились в XX веке, а некоторые — в XXI. Мы прошли другую школу. Это другое сознание, и этому нельзя научиться. Условно говоря, к чему-то похожему на XVIII век вообще нельзя даже приблизиться. К средневековью легче, потому что никто не знает, как было, но все фантазируют. А как в XIX веке, ни у кого не получается. Надо быть очень малообразованным, чтобы не понимать, что ничего и не получится. Более того, даже, знаете, иногда [заказчикам] нравится больше, когда современный по своей структуре объект задекорирован под XIX век. Говорят: «Ну красивее же». За такой «красотой» можно поехать в Китай, там это делают гораздо лучше, чем в Европе. Строят целые города. Прага сделана лучше Праги.

— Сарказм или вы серьезно говорите?

— Я по факту. Наши-то не умеют совсем. А там делают всерьез, так сказать. Без ерунды копируют целый город. Есть такая компания Huawei. Это наши заказчики. Вот мы ездили к ним в их резиденцию, нас возили везде, все показывали. И там Прага «лучше», чем у чехов, а Франция — «лучше», чем у французов.

— Если заказчик не дает архитекторам-авторам авторский надзор, каковы риски, что проект в итоге будет испорчен?

— Если ты делаешь АГО (архитектурно-градостроительный облик. — Прим. ред.) и эскизные проекты, а дальше делает кто-то другой — на 90% все испортят. Если ты делаешь П (проектирование — Прим. ред.) — на 50%, если делаешь РД (рабочую документацию. — Прим. ред.) — на 25%. А 25% — они всегда есть, что испортят. И это какая-то болезнь российская. И она, мне кажется, только прогрессирует со временем. У нас все разбираются в медицине, в архитектуре. Если не они сами, то уж есть их жены, которые точно знают, как надо проектировать.

— Среди наших градозащитников бытует мнение, что в историческом Петербурге надо сохранить все, чтобы был своеобразный город-музей.

— Теоретически возможная идеология. Но даже в Венеции плохо получается. А у нас-то чего? В Венеции 80% бюджета — это туристы. У нас 5 %, наверное. Ну, не больше. И как мы можем требовать, чтобы весь город работал на 5 %?

— В историческом центре есть то, что не надо или можно не сохранять?

— Это же всегда компромиссы. Допустим, дворовые флигели — главный конфликт сегодня. Все ли мы их сохраняем? Если мы говорим, что все… Ну, мы можем говорить все, что хочешь. Но если это абсолютно нерентабельно? Нету никого, кто этим хочет заниматься — тогда долго это не живет.

— В любом случае, понятно же, что у города никакого бюджета не хватит даже на реставрацию.

— Процент бюджетных работ на памятниках в Петербурге намного больше, чем среднемировой. Город тратит огромную часть средств на памятники, гораздо больше, чем это принято в других городах мира. Я знаю французский опыт, догадываюсь про итальянский, может, он не столь радикален, но там 90 % реставраций делаются за частные деньги. И только, может, 5,10 % или даже меньше — за государственные. Причем более мощной бюрократической структуры, чем во Франции, наверное, уже в Европе и нет. И даже там, слава Богу, если получится 10%. Удивительно, но интеллигентная петербургская девушка мне говорит: «Почему мне фасад не покрасили, почему мне лифт не починили, почему наш мусор с лестничной клетки не убрали?», и когда речь заходит про реставрацию, то я вновь слышу, что все за нас должно делать государство.

— Существует мнение, что это еще какое-то советское наследие, когда люди привыкли, что государство все сделает.

— Оно как-то не уходит. Оно даже, я бы сказал, усиливается в чем-то.

— Это же справедливая идея: если я живу в доме-памятнике, я должна его содержать в порядке.

— Это единственная нормальная идея. Не хочешь — выезжай. Она, конечно, тоже радикальная. Понятно, что там люди родились, умерли, много что накладывается. Но в принципе, если глобально — то иначе никогда ничего не будет. Иначе все равно за тебя сделают все плохо. Потому что делать будут люди, пришедшие со стороны. Зная некие правила игры, ты должен в той или иной мере, может быть с помощью государства, но самостоятельно создавать себе условия. Я говорю об ответственности.

— В начале года совет по сохранению культурного наследия одобрил концепцию музея археологии в Меншиковом бастионе Петропавловской крепости с деревоземляным валом, то есть одним из самых первых фортификационных сооружений будущей крепости и по сути одной из первых построек Петербурга. Начальник отдела археологии Музея истории Санкт-Петербурга Ярослава Былинкина говорила, что предложенная концепция — предварительный вариант. Уже есть понимание, будут ли внесены какие-то изменения? Если да, то какие?

— Конечно, это же концепция. Первый ее этап в той или иной мере реализуется. Делается временная кровля, которой практически не было. И она делается исходя из того, что на этих конструкциях в дальнейшем можно будет сделать что-то более капитальное в рамках концепции.

— Недавно в Петербурге прошла очередная Архитектурная биеннале. Как оцениваете это мероприятие?

— Я к выставке ОАМ (Объединение архитектурных мастерских, организатор биеннале. — Прим. ред.) отношусь положительно. Чем больше выставок — тем лучше. Особенно мне нравится, что сейчас они стали привлекать молодежь В общем, есть такая биеннале — и хорошо. Я скорее за, чем против. Мы вышли из ОАМ в свое время — я считаю, что просто уже пережили мы эту жизнь, все эти 90-е. Меня во всей этой истории немножко напрягает претензия организаторов выставки на некую всеобщность. Это мне кажется не совсем корректным и напоминает историю рапповскую (Российская ассоциация пролетарских писателей. — Прим. ред.), когда РАПП заявил, что они единственные писатели, а все остальные, может, и есть, но ни о чем. Это не к тому, что в РАПП не было хороших писателей, это я к тому, что вещи надо называть своими именами. Сложно представить себе, что реально происходит в петербургском архитектурном мире, по выставке, на которой в основном представлен только ОАМ, и мне хотелось бы какого-то более точного позиционирования этой биеннале, чтобы не вводить в заблуждение посетителей.

Беседовала Ирина Корбат, «Фонтанка.ру»