С Пушкиным на дружеской ноге: хлестаковский взгляд на пушкинскую биографию в мюзикле «Пророк» с Юрой Борисовым

В кинотеатре «Формула кино Галерея» состоялась всероссийская премьера мюзикла «Пророк». Рекламное прошлое молодого режиссера Феликса Умарова отчетливо видно на экране, где Пушкин подается прежде всего как модный, хорошо продаваемый, хотя и преждевременно трагически сдувшийся бренд.

В прологе «Пророка» жирно расписан окружающий модного литератора читательский ажиотаж, распространяющийся не только на печатную продукцию. На выходе из книжного лоточник зазывает клиентов: «Страсбургский пирог! Любимое блюдо Пушкина! Пожарские котлеты! Любимое блюдо Пушкина!» По мере погружения в фильм возникают ассоциации с еще одним продуктом пищепрома — популярным брендом Mozartkugeln (тоже недавно трагически переставшим производиться в родной стране). По сути, «Пророк» — это такие кинематографические «Пушкинкугельн», нарядная коробочка кругленьких, отполированных, приторных конфеток с музыкально-танцевальным марципаном.

Представлявшая фильм перед премьерой детский пушкинист Полина Бояркина, автор книги «Чему я могу научиться у Александра Пушкина», исчерпывающе обрисовала сюжет «Пророка», предложив вспомнить, какие факты моментально приходят на ум при слове «Пушкин»: учился в Лицее, был женат на Наталье Гончаровой, смертельно ранен на дуэли, умер на Мойке, 12. Такова основная сюжетная канва «Пророка», хотя в фильм продолжительностью 2 часа 17 минут, с песнями и танцами, удалось все-таки впихнуть еще несколько широко известных эпизодов — например, о том, как выпрыгнувший на дорогу заяц помешал суеверному Пушкину примкнуть к восстанию декабристов. Впрочем, среди пушкинистов и историков бытует версия, что Пушкин просто был слишком умен, чтобы участвовать в мятеже, а насчет зайца элегантно выкрутился, но экранного поэта в такой хитрости заподозрить трудно: это человек небольшого ума, хотя с пылким сердцем и безусловным обаянием, обеспеченным харизмой Юры Борисова.

Надо отметить, что в «Пророке» процитировано довольно много натуральных стихов Пушкина, без всякого кривляния, переосмысления и модернизации. Хронологические главы фильма («Юг 1823», «Петербург 1828», «Царское село 1831», «Петербург 1836») отделены друг от друга закадровым чтением некоторых стихотворений: «Друзья мои, прекрасен наш союз», «Храни меня, мой талисман», «Мой первый друг, мой друг бесценный», а титульный «Пророк» вполне благопристойно сопровождает траурную сцену, в которой из квартиры на Мойке выносят черный гроб. В начале фильма, освещающем лицейский период, можно услышать шуточный экспромт: «За ужином объелся я, / А Яков запер дверь оплошно / — Так было мне, мои друзья, / И кюхельбекерно, и тошно». Но после этого начинается кинематографическая отсебятина, лицеисты дают бит, стуча по партам, а Пушкин наваливает прогрессивной рэпчины: «У нас впереди великие цели / И мы не позволим о них забывать. / Нас с детства в Лицее учили свободе, / И вам не удастся ее отобрать».

Чуть позже на балу у княгини Голицыной (Светлана Ходченкова) Пушкин уже дает бит сам, притоптывая ногой, и производит фурор, беспощадно зачитав оду «Вольность». Таким образом, поэт выходит каким-то Оксимироном* XIX века, которого затравили за то, что резал правду-матку. Большую часть времени сценаристы Василий Зоркий и Андрей Курганов чувствуют себя, как Хлестаков, с Пушкиным на дружеской ноге и смело компилируют строки гения с собственными в таком примерно духе: «Пока к священной жертве Аполлон / Не позовет меня, я пьян и мчу в салон». Этим панибратским отношением к каноническим текстам «Пророк» несколько напоминает фильм Михаила Локшина «Мастер и Маргарита», где авторы тоже не особо комплексуют, выписывая свои каракули поверх булгаковского текста по принципу, описанному тем же Пушкиным: «Художник-варвар кистью сонной / Картину гения чернит».

Правда, в «Пророке» можно расслышать порой и удачные постмодернистские сочетания разных текстовых фактур, например «Стихи и проза, кнут и пряник» — в лучшем музыкальном номере с участием Бенкендорфа. В партии шефа жандармов есть и стихотворные строки, убедительно формулирующие охранительное кредо: «Моя задача — охранять / Людское хрупкое сознанье / От сумбура мирозданья». Но возможно, этот номер производит относительно приятное впечатление на фоне прочих лишь благодаря играющему Бенкендорфа Сергею Гилеву, которому одинаково идут и фантазийный черный кожан в первой части, и официальные эполеты во второй, — это вообще самая большая удача кастинга.

Среди остальных актерских работ что-то отметить трудно, разве что дядька Никита Козлов наделен колоритной фактурой Олега Рязанцева, но это, увы, микроскопическая роль, а Аня Чиповская-графиня Воронцова очень мило гнусавит «Саш-а-а-а» тоном гламурной кисы. Графиня, чей рогатый муж называл Пушкина «слабым подражателем Байрона», разрабатывает новому возлюбленному план пиар-кампании по образцу британского конкурента: «Байрона покупают, потому что он хорошо пишет, но особенно потому, что у него интересная жизнь», а значит, надо побольше куролесить, скандалить и попадать в светскую хронику. К сожалению, за этим блестящим планом следует нудноватый зонг об обывательском интересе к личной жизни знаменитостей с рефреном: «Скучно, им так скучно. / От рассвета до заката обсуждать кого-то надо». В этот момент, примерно минут через 40 после начала, зрителям тоже становится скучно, и количество светящихся в зале смартфонов возрастает.

Единственная сцена, на которой публика смеется, — знакомство Пушкина с Гончаровой (Алена Долголенко) на очередном балу. Стоящего в задумчивости на балконе поэта отпихивает от перил растрепанная полуголая мамзель с мелированными локонами, которая спрятала на балконе бокал шампанского — особенно прикладываться к нему не позволяет строгая маменька (Агриппина Стеклова), бдительно замечающая в поведении Натали повадки «трактирной девки». Глядя, как нимфа жадно хлебает из бокала, Пушкин иронически замечает: «Боитесь, там всё выпьют?» Максимум через полминуты Саша и Наташа уже симметрично трутся носами похожей формы, обнявшись в малоприличном по тем временам танце, но, к счастью, без слов: лирический дуэт с какими-то типовыми оборотами типа «не покидай меня» припасен для одной из предфинальных сцен.

А финальная содержит недвусмысленный замах на сиквел — в эпилоге Жуковскому (Илья Любимов) предлагает свое стихотворение некто Михаил Лермонтов, хотя и смахивающий на самозванца (Иван Злобин). Тут не надо ходить к гадалке, чтобы предсказать: возможно, уже в следующем году, в год 185-летия гибели Михаила Юрьевича, на наше хрупкое сознанье обрушится мюзикл «Герой нашего времени», «Парус» или, на худой конец, «И скучно и грустно».

Лидия Маслова, специально для «Фонтанки.ру»

*Мирон Федоров (Оксимирон) признан Минюстом РФ иноагентом.