Будет как раньше, только лучше. Автор акустики Консерватории — о том, почему туда надо идти

От Консерватории убрали строительные вагончики и глухой забор. У студентов и посетителей есть все шансы на приятный сюрприз. «Фонтанка» поговорила с разработчиком системы акустики Большого зала Консерватории Анатолием Лившицем о том, какую силу влияния на восприятие имеет акустика, как надо строить музыкальные залы и почему «вау-эффект» новых концертных площадок может портить жизнь всем.

В 2025 году в петербургской Консерватории им. Римского-Корсакова пройдет первый за много лет концерт: реконструкция и реставрация здания практически завершены. Большой зал, названный в честь основателя Консерватории Антона Рубинштейна, зазвучит не «как раньше», а гораздо лучше.

Убранство зала и его акустика были утрачены после Октябрьской революции. Во времена Великой Отечественной войны зал переоборудовали в ДЗОТ, в помещение попадали немецкие снаряды и авиабомбы. Капремонт 1963–1965 годов уничтожил интерьеры стилистики эпохи Возрождения, Большой зал остался в типичном для того времени убранстве советского дома культуры.

В ходе реконструкции Большой зал воссоздали в первоначальной стилистике эпохи Возрождения. Каркас помещения усилили 1 000 тоннами металлоконструкций, строители подняли и укрепили кровлю 25 балками и фермами, это позволяет подвешивать около 50 тонн оборудования света и звука. Большой зал поменял форму с прямоугольной на подковообразную. «Фонтанка» рассказывала о новых возможностях зала.

Систему акустики для зала Рубинштейна разработала группа компаний Acoustic Group, сооснователем и президентом которой является Анатолий Лившиц. Генподрядчиком реконструкции Консерватории является АО «Политехстрой-Сварго», ключевым подрядчиком реконструкции Большого зала — компания «ДОКА-Центр».

— Мировоззренческий подход к акустике — это что такое?

— Смысл развития человеческой цивилизации — культура во всех ее проявлениях. От выплавки стали, вспашки земли, производства кораблей и кончая нематериальной культурой. Она наиболее главная, потому что наиболее абстрактная. Это драматический театр, живопись, изобразительное искусство, музыка, литература. Музыка является самым абстрактным искусством. Потому что это просто сотрясение воздуха, а влияние на человека наиболее сильное. Какое самое главное здание в городе?

— Раньше была, наверное, церковь, а сейчас музеи, университет.

— Правильно. Главные здания в городе — это музей, университет, выставочный зал и театр, в том числе музыкальный. Именно музыкальный. Главные здания должны быть самыми красивыми, вызывающими самые сильные эмоции. Именно музыка является квинтэссенцией культуры, потому что она абсолютно нематериальна. Картиной можно закрыть дырку, вокруг скульптуры парадом ходить, книги — прочитать и красиво поставить на полке. А музыка? Пришёл, впечатление получил и ушёл. Но впечатление такое, что или плохо, или, наоборот, всё замечательно. В концертном зале или в оперном театре главным помещением является концертный зал. Поэтому если зал звучит (то есть то, для чего он построен, работает), здание построено со смыслом. А если все есть (прекрасные буфеты, шикарные туалеты, где нет очередей в женские туалеты, и так далее), но при этом вы сидите и не получаете удовольствие, то зачем вообще все это строить? Поэтому при строительстве или реконструкции концертных залов, оперных театров самое главное — это сделать там правильно акустику. Вам простят все: битую плитку в день открытия, неработающую кофемашину… Но если в зале нет акустики, значит, все эти миллиарды потрачены бессмысленно. А сделать хорошую акустику, с одной стороны, просто, а с другой стороны, любая стройка — это компромисс интересов. Заказчик хочет дешевле и побольше золота.

— Дорого-богато.

— Заказчик почему-то думает, что по этому критерию его оценят. В музыкальных залах нет визуальной репутации (красивое здание, красивый зал или вы хорошо видите всю сцену), есть только акустическая репутация. Если вы купили билет в зал с прекрасной акустикой и не всё видите, но всё великолепно слышите, — вы обязательно вернётесь, но купите просто более дорогой билет. Таких залов много, в основном это старые залы, где не соблюдались нормы по видимости. И есть обратная ситуация. Если вы заходите в очень красивый зал с «вау-эффектом» — и таких довольно много сейчас, — но акустика не устраивает, впечатление будет потеряно. Не будет желания туда ходить. Причем это относится и к музыкантам, и к слушателям. Потому что, когда музыканты играют и чувствуют по взглядам, по тому, как реагируют люди, что не проникает, — они играют хуже. Вот выйдите на сцену и начните что-то читать — и вас не слушают — тот же эффект. Эта взаимосвязь очень важна.

— Получается, залы должны строиться и для музыкантов, и для слушателей?

— Да. Создать для них одинаковые условия достаточно сложно, потому что они находятся в разных местах зала, у них разные предпочтения. Музыкантам, например, очень важно слышать друг друга, чтобы играть вместе. Особенно сложно в оперных театрах: музыканты сидят в яме, певцы на сцене, визуальной связи нет, а они должны чувствовать друг друга. В то же время дирижер должен все это соединить, должен все хорошо слышать. В концертном зале проще, и то не в каждом. Современные концертные залы построены по типу vineyard — «виноградник». Я их называю «цирковые» или «террасированные», когда в центре или почти в центре находится сцена.

— Как в концертном зале Мариинки?

— Мариинка-3 — один из самых хороших случаев. И зал в Москве, в нашем «Зарядье» (кстати, мы участвовали как акустики в работе над ним), он не совсем «вайнярдный». Один из последних построенных залов — Эльбская филармония в Гамбурге, 2017 год. Просто апофеоз: огромная сцена, и почти нет акустики, нет отражения от стен, гигантский потолок, который больше для рассеивания звука, а не для направления его к слушателям. А зал должен звучать, иметь свой голос. Невозможно построить два одинаковых зала, да и не нужно. Залов должно быть много. Хороших, но разных. Ваш любимый певец или певица?

— Так сразу и не отвечу… Наверное, Франко Корелли.

— Хорошо. Представьте себе, все поют так же, абсолютно одинаковыми голосами, как Корелли. Интересно жить? Правильно, нет. То же самое в залах, они все должны быть великолепные, хорошие, но чуть-чуть разные. Так устроен человек — нам нужно разнообразие в прекрасном. И еще я хочу сказать про залы следующее: в чем вообще современный драматизм и проблематика? Когда строили «старые» залы, науки акустики не существовало. Существовал опыт, он передавался. Я, например, в 2019 году был в Амстердаме, там проходил Всемирный акустический конгресс. У нас были свои доклады, про «Зарядье» в том числе. И был там исторический экскурс: как строился зал Концергебау в Амстердаме. Заказчики ездили в Штутгарт, они куда-то еще ездили (это был конец 19-го века), смотрели, как и что. Принимали решение: «Мы так не можем, у нас нет такого-то камня. Это не можем, потому-то у нас сроки другие, у нас деньги другие». Но объём, форму образцов они примерно соблюдали. Вот так и строились залы и оперные театры. Получалось где-то лучше, где-то хуже.

Постепенно, в начале 20-го века, появилась наука акустика. И благодаря многим учёным, практикам, в конце концов стало ясно, что значит зал хороший. Потому что в нём такие-то размеры, такие-то материалы. Потому что физиология такова, что человек хорошо воспринимает, ему приятно, когда он слышит достаточно громкий, прямой звук и приходящий с боков, со стен, с потолка, в правильное время, с достаточной громкостью отражения. Выяснилось (это легко геометрически доказать), что самые лучшие залы — параллелепипеды, а по-английски shoes box — коробка из-под обуви. Мы называем их прямоугольными.

Но прямоугольная форма для архитекторов скучная. Они же хотят «я» свое выразить. И начинается: «А давайте мы сделаем зал в виде веера». Сразу акустические условия становятся хуже. Чем больше веер раскрывается, тем хуже. «А давайте мы сделаем круг. А почему бы и нет? Строили когда-то раньше… Как они называются? Колизеи, да? Там тоже были какие-то звуки». Древнеримский, древнегреческий театр — это просто прямая стена за актерами и полукруг зрительского амфитеатра. Но тогда не было кровли.

В середине 20-го века появились большепролётные конструкции, много видов стали, клееная древесина, пластмассы. Можно было строить, что хочу и как хочу. Архитекторы это стали использовать для своего самовыражения. Вы видели фотографию Мельбурнского оперного театра? Даже сейчас, через 70 лет, это смотрится как какое-то фантастическое сооружение из будущего. И что произошло? Форма стала довлеть на содержанием. Архитекторы забыли про слова Витрувия.

Когда архитекторы берутся за проектирование концертного зала или оперного театра, знаете, они о чём больше всего думают? Не о том, какая там будет акустика. О том, какую архитектурную премию они получат. И знаете, за что? За эффект «вау». И архитекторы пустились во все тяжкие, потому что количество форм и материалов бесконечно. В итоге с водой из корыта выплеснули ребенка. Представьте себе: вы архитектор, и вам поручили проектировать прокатный стан. Что должно быть там? Идеальная прямизна линий. Тогда все будет хорошо. Но приходит архитектор и говорит: «Слушайте, ну надоели прямые линии, а давайте мы его вот таким сделаем (показывает рукой волнистую линию). Ну красиво же?»

— Нефункционально.

— Правильно, нефункционально. Другой пример из моего детства. Анекдот: построили баню. Парная с одной стороны улицы, а раздевалки с другой. Нет, ну это как-то перформанс. «Ну интересно же? Такого нигде не было, давайте сделаем, классно же, никто не делает». Это неудобно. Так вот проектирование концертного зала и оперного театра — это абсолютно функциональная вещь. Главное — сделать акустику, потом технологию, свет и так далее. Последнюю мысль скажу о мировоззрении в акустике. Какие скрипки звучат лучше всего? Какого мастера?

— Я знаю только одного, Страдивари.

— Правильно. Теперь представьте себе, у вас появилась мастерская или фабрика по производству скрипок. Что вы хотите сделать? Очень хорошие скрипки, правильно? Чтобы они продавались. Вы с кого будете брать пример?

— С лучших.

— С лучших. Со Страдивари, правильно? Сохранилось несколько скрипок, которые он сделал. Их все детально изучили: толщину, слои, из чего сделаны струны, дека, клей. Казалось бы, делай точно так же. И сейчас делают. И действительно, есть очень хорошие скрипки, которые похожи на лучшие. У меня возникает вопрос: почему архитекторы не подходят к залу, как к музыкальному инструменту? Ведь по сути зал — это самый большой интегрирующий звуки инструмент. Здесь источник звука на сцене. Звук приходит к слушателю, но физиология человека такова, что мы хорошо, приятно, с высокими эмоциями воспринимаем звук тогда, когда он отражается от стен, от потолка и приходит с правильной задержкой, с правильной громкостью и с правильным балансом. Вы когда-нибудь в поле гуляли вдвоем? Вы идете, разговариваете. Человек отходит — вы начинаете хуже слышать. Гуляете в лесу — и уже слышно лучше из-за отражений от стволов, да? Еще лучше слышно в помещении, потому что звук отражается от стен и потолка.

— В поле, если человек даже чуть голову отвернет, хуже слышно.

— Римские, греческие театры — все говорят, что у них прекрасная акустика. Да, она прекрасна, когда площадь не очень большого размера, когда не идет дождь, не дует ветер. Потому что все это мешает. И еще когда актер расположен около стены. От нее идет отражение звука. Но как только вы покрываете это кровлей, тут же акустика улучшается. Потому что большая часть энергии уже не уходит вверх. А как только вы из полукруга делаете прямоугольник, становится еще лучше.

Когда архитектор проектирует, он прежде всего думает о финансовом результате работы. Вместо того, чтобы думать о том, как оставить свое имя в истории. Чтобы на стене было написано: «Акустика этого зала была создана архитектором таким-то вместе, допустим, с консультантом».

— Это логично — пригласить того, кто разбирается в акустике.

— Они приглашают. Но акустики знаете, что делают в основном? Они работают по принципу «чего изволите». «Ой, архитектор такой-то, придумал вот такое. А как будет акустически?», «Мы сейчас проверим. Ой, а вы знаете, неплохо. На следующих стадиях мы доработаем». А что дорабатывать, если все уже на первой стадии решено — форма и размеры зала?

— Часто и материалы меняют на более дешевые…

— Да. Я постепенно пришел к тому, что если у заказчика главное — это акустика, если архитектор это понимает, а рядом стоит грамотный, опытный, честный и нетрусливый акустический консультант, то вероятность того, что все получится, очень высокая. Тут как повезет, хотя на самом деле везет знаете кому? Кто везет. Кто ходит на стройку, кричит «нет» на совещаниях, топает ногами, говорит: «Уберите вот это, я отказываюсь от авторства», ну и имеет харизму типа меня (смеется).

— Получается в каком-то смысле, если бы зал Рубинштейна в Консерватории им. Римского-Корсакова сохранился и его реставрировали, вы были бы, скажем так, сильно ограничены. А здесь как квартира без отделки.

— Я бы сказал здесь всем — и городу, и коллегам из консерватории, и генподрядчику «Политехстрой» — повезло: еще задолго до начала реконструкции Большой зал утратил статус предмета охраны. Зал превратили в кинотеатр после революции 1917 года, а в ходе капремонта в шестидесятые интерьер итальянской эпохи Возрождения сменили на безликий советский (сохранились фотографии). Потом была реконструкция 1960-х годов. Я застал зал уже в самом конце, перед разборкой. У меня было ужасное впечатление. Но проект я взял с удовольствием: это дуэль, а дуэль для мужчины — это адреналин.

Похвалюсь: наша акустическая школа в некоторых частях лучше, чем на Западе. Они сделают проект, получат деньги, возможно, проведут какое-то техническое сопровождение. Но на концерты потом к нам они не приедут. А я здесь остаюсь. И я хочу, чтобы в этот зал потом ходили мои внуки, дети и друзья. И чтобы мне не было стыдно. Именно поэтому все залы, которые мы делаем, мы делаем, исходя из этого принципа. Очень важно, когда вы строите зал не ради денег, а ради того, чтобы потом насладиться самому и наслаждаться до конца жизни тем, что этот зал, сделанный тобой, прекрасен.

— Вы делали Большой зал Московской консерватории, там был соблюден этот принцип?

— Большой зал Московской консерватории — это один из лучших залов в мире. Он прямоугольный, построенный в 1908 году. Его разобрали, как и ваш _{(в Консерватории в Петербурге. — Прим. ред.)} просто до кирпичных стен, и мне сказали: «Акустику не сохранишь — казним». Ничего сложного технически нет. Главное, чтобы стоять на своём и бить по рукам тем, кто делает не так, как было и возможно сейчас повторить. И делать максимально так, как дОлжно. Акустика в этом зале не то что сохранена — она стала лучше, но потому, что стала близка к той, что была 100 лет назад.