«Ты тот человек, который отвечает за мир и все равно остается только с самим собой»

Сегодня, 6 марта, исполняется 70 лет Григорию Козлову — основателю и художественному руководителю театра «Мастерская», режиссеру, поставившему десятки спектаклей и воспитавшему сотни учеников, которые получили известность по всей стране.

— Григорий Михайлович, вы отучились в кораблестроительном институте, работали инженером, а потом вдруг пришли на Моховую в театральный. Что стало для вас поворотным событием? Был ли спектакль, который на вас повлиял?

— Очень многое повлияло. У меня очень много от «Мещан» Георгия Товстоногова. А последняя точка была, когда в 26−27 лет я посмотрел «Неоконченную пьесу для механического пианино». Зрители тогда уходили из кинозала, не понимали. А для меня до слёз звучал монолог Платонова «Мне 35 лет»: у меня еще ничего не было, что я вообще сделал в жизни? Эта тема Платонова в меня настолько попала, что я решил действовать. Я всегда хотел пойти в театр и всё поменять, но хотеть — это одно, а пойти на поступок — совсем другое. Спасибо моей маме, которая выдержала это всё, кормила меня и поила и терпела все мои прихоти.

— Какой период вашего творчества вы считаете самым счастливым и запоминающимся?

— Счастье бывает разного качества. Счастье, когда что-то получилось, — слишком мимолетное. После него опять наступают переживания, опять что-то не нравится. Но на этом, мне кажется, человек и совершенствуется. Нельзя идти одними путями, надо учиться, учиться, учиться.

Но самое высшее проявление счастья, когда оно длилось недолго, но его отголоски до сих пор чувствуются. Для меня это возникновение «Мастерской» и когда сейчас выходят наши премьеры.

Наш театр создавался на добровольных началах. Когда мы собрали эту компанию, что-то вдруг произошло — был тот самый момент счастья. Такие секунды и дают мотивацию, чтобы идти дальше.

— А как сейчас, спустя годы, театр сохраняет это ощущение внутреннего единения?

— Самое главное для меня, чтобы у людей была свобода, чтобы их не загоняли насильно на репетицию. А свобода — это и есть осознанная необходимость. Чем больше человек испытал в жизни трудностей, тем более он дорожит тем, что делает на сцене.

К тому же мне кажется, что каждый человек должен совершенствоваться. Вот у нас артисты сейчас и спектакли выпускают. Кто-то пробует себя в режиссуре, кто-то в музыке — это тоже должна быть внутренняя потребность человека.

— «Мастерская» отличается от других государственных театров преемственностью поколений, концепцией театра-семьи. Но ведь у театра-семьи есть не только плюсы, но и минусы?

— Да. Из этих поколений выросло очень много людей, и всех их надо обеспечить работой. Но, с другой стороны, эти люди работают не только в нашем театре. Так что это одновременно и плюс, и минус.

— Мне кажется, что сложность театра-семьи в том, что нет жесткой субординации внутри коллектива, и дистанцированное отношение между коллегами смешивается с просто человеческим отношением к близким людям.

— У нас есть и то и другое. Мы не идем на поводу у внутренних отношений и всегда честно разбираем чужую работу без лести из желания не обидеть.

Это возможно, когда люди идут на контакт и принимают мнение со стороны. Если же нет, я придерживаюсь позиции «делай сам» — совершай свои ошибки и учись на них, но в основном все прислушиваются. Есть работы, которые мне близки и не близки, но я их все уважаю. Я ведь не пророк, мне важно услышать другого.

— У вас столько учеников: многие работают в разных городах, в труппе «Мастерской» больше сотни человек, в театральном институте вы сейчас учите новый курс. Как вас хватает на всех?

— Вообще, я привык работать постоянно, днем и ночью. Сейчас я более соразмерно иду, учусь распределять время, отказываться от чего-то. От удовольствия, например. Вот есть много разных премий, а я почти нигде не был (хотя хотел бы), потому что у меня все время идут репетиции. Опять же, это выбор свободного человека, но и к тому же огромная ответственность.

— При этом ваши ученики вырастают очень разными. Есть, допустим, Роман Габриа, а есть Дмитрий Егоров, у которых кардинально отличаются и представления о режиссуре, и эстетика спектаклей.

— Каждый выбирает свой путь, но главное — каждый должен быть профессионалом своего дела. Пикассо прежде всего был прекрасный рисовальщик, и только потом пришел к созданию своего новаторского искусства. Цель обучения в том, чтобы заложить фундамент профессии. Именно из этого возникает театр. У каждого свой опыт в итоге, но у всех во главе угла профессия и потребность заниматься ею каждый день. В итоге выучка или отбивает охоту, или закаляет характер. А если говорить про режиссеров, то это вообще одна из самых одиноких профессий.

— Почему?

— Потому что ты тот человек, который отвечает за мир и все равно остается только с самим собой. Одновременно большая ответственность перед артистами, которые тебе доверились, и перед публикой. Когда мы выпускали слишком, казалось бы, длинные спектакли [«Тихий Дон», «Мастер и Маргарита»], я говорил ребятам: да, возможно, зрители будут уходить, но вы только не предавайте то, что мы с вами делали, давайте играть. А потом оказывается, что зритель не уходит, даже если спектакль играется в два дня.

— Для вас как для режиссера артист — скорее инструмент для выражения какой-то мысли или равноправный соавтор?

— Артист дуален. Он соавтор, но он же и инструмент. Театр — это гениальная музыка. И когда мы сочиняем театр, это должно строиться так же, как сочинение музыки. Артист как исполнитель — твой соавтор, но при этом инструмент автора, скажем так. И задача режиссера — настроить актера на правильное звучание. Чтобы читалась тема, была ясна мысль, единый способ существования — чтобы выходил ансамбль. Есть прекрасные оркестры — Мравинского или Караяна, к примеру, — они же и исполнители, и они же творцы, потому что всё зависит от личности человека.

Или Ростропович как музыкант, исполнявший великих композиторов, — кто он, инструмент или соавтор? Это очень сложный вопрос. Здесь важны и личность человека, и доверие к дирижеру / режиссеру.

— А как вы находите общий язык с каждым новым курсом, с молодыми ребятами?

— Прежде всего через работу. «Счетчик включился», как говорил Аркадий Кацман. Счетчик действительно включился, и время неизмеримо идет вперед. И если ты не ценишь время, то останешься таким же. Человека нельзя насильно привести в храм, он должен сам осознать. Здесь очень важно терпение, потому что у кого-то сразу получается, а у кого-то нет, однако необходимо пройти этот путь до конца.

— Какими тремя характеристиками вы бы описали театр «Мастерская»?

— Надо подумать… Я студентам на репетициях всегда даю задачу назвать сцену одним словом. Высказывание, братство / сестринство, радость быть вместе.

— Мне кажется, точно получилось.

— Да, не хочется таких высокопарных слов, как семья. Но на самом деле они все (особенно курсы) друг друга очень любят, все уже родные стали. И когда кто-то уезжает, здесь очень сильно скучают по этому человеку.

— Какой на данный момент курс у театра? Про что вам интересно говорить сейчас, про что хочется ставить, о чём играть?

— Про милость к падшим.

— По-вашему, театр способен спасти или изменить человека?

— Знаете, многие люди писали, что после спектаклей у них внутри происходила перемена. Потому что в театре люди искренние, в жизни же по-другому. Театр не может повлиять на всех, но такое бывает. И меня тоже менял театр. Мы меняемся от каких-то потрясений, когда приходит вдруг осознание, что что-то произошло.

— Григорий Михайлович, могли бы ли вы дать какое-нибудь напутствие молодым людям, которые только пришли в театр?

— Во-первых, верить.

— Во что? Или в кого?

— В то, чем ты занимаешься. Если не будет веры, то ничего не получится. Во-вторых, надо все время работать над собой. Ну, и мирного неба. Я переделал вам фразу Канта про звездное небо над головой и нравственный императив внутри. Тогда возникает человеческая гармония.

Беседовала Арина Хек, специально для «Фонтанки.ру»