Достали мы Рому своим культовым кино. Режиссер Михайлов как долгожданный хулиган Невы

Скачок внимания к его фильмам породил нон-стопом тонкие вопросы. Ему же интересен подкол: «Вас крышует ФСБ?» Показы шумят и рассуждения об эстетике загородили человека. А у его виска, между прочим, держали ствол. «Фонтанке» и этого мало. Вышенков вытянул его на некультурный разговор. Речь о вкусной, дикой и светлой жизни.

Встречаемся, забились у ТЦ, идем на главный вход, Рома резко заворачивает — и мы уходим в какую-то пожарную щель. Бредем вверх, теряемся в ступенчатой пустоте, я тяну его назад. Он замирает, закрывает глаза. В голове у него распахивается 3D-схема, пару шагов, дергает за дверь — мы попадаем в кафе. Туда и хотели. Ему бы в диверсионной школе преподавать.

Сегодня есть все, что угодно, про киномир Ромы, его лекции ученого — на, гляди. «Википедия» туда же — выдающийся математик и культовый режиссер. Как в карточке на задержанного. Только не о его жизни.

В прошлом — доктор наук, профессор. Сейчас — писатель, театральный и кинорежиссер. Призер различных фестивалей и так далее. Если в основе его научных открытий лежало соединение глобальных алгебраических текстов и мягких, меняющихся пространств, то теперь он создает новые языки восприятия. Не реализма. Это и не про магический реализм. Его работы превращают реальность в объекты магии. Кино Михайлова уже признано культовым. (Продолжение «характеристики» превращает ее в абракадабру.)

На днях я ему так и завернул: «Обсуждения сожрали тебя как личность». Наконец я его удивил. И мы завертели по-людски:

— Рома, кем ты хотел быть в самом детском детстве?

— Ихтиологом. Математиком. Священником.

-?

— Ихтиология — не потому, что море. Интересовал скрытый подводный мир.

— Антикосмос?

— Да. Космос не интересовал никогда. Как и технологии. Я не разбираюсь в марках машин.

Иногда на съемках начинаются дискуссии. Говорю: «Да какая разница — машина едет и едет. Кто в них разбирается?» А мне: «Все разбираются, кроме тебя». А мне важно — если снимаю катран (подпольный игровой клуб. — Прим. ред.), чтобы по картам не было лажовой раздачи.

Он работает так.

Мы идем по вечерней Петроградке.

— Кофе?

— Не пью.

Рома, как всегда, в мятом адидасовском костюме. Волосы — туда-сюда, полная небритость.

Лицо острое, побывавшее. Движения дерзкие. Не хватает сплевывания через зуб. Ну точная опасная улица.

— Я не уличный, я подвальный. Кого-то учила улица, а меня подвал. С раннего детства мы там сидели, бродили, искали клад, познавали сложность лабиринтов, играли в прятки. И уже позже подвалы стали местом сбора нашей общинки. Хотя, как ты говоришь, моя улица начинается с 80-х годов и отличается от 80-х Питера (Роман родился в 1978-м под Ригой). В конце 80-х все рассыпается. Все поколение наших родителей — будто их отравили.

Там не было ни одного человека, на кого ты хочешь быть хоть отдаленно похожим. Ни одного примера. Смотришь на человека — это вопль и ад. При этом какое-то чувство, что все они чисты, просто слабы и обмануты.

— Это сейчас ты так говоришь.

— И тогда так же. Смотришь на поколение родителей… Берем, к примеру, нашу подвальную компанию: двое из отцов моих друзей в дурке, двое торговали наркотиками, мама одного сидела, еще одного отца зарезали. Это не та улица, где родители ахали: мы шли в другую сторону.

— Наоборот, что ли?

— Да. Поколение не выдержало ломки страны, а мы сбивались в секты и интуитивно куда-то шли. В восемь лет у меня было уже осознание, что общество вокруг отравлено. А мы прятались по подвалам, искали там другие миры и типы мышления.

Уже позже мы устраивали суды друг над другом, сидели всю ночь в подвале и говорили друг другу в лицо — всё. Всю правду друг про друга. Нас было немало, я был самым младшим. Улица нас не интересовала: там нюхали клей и спивались. И рождалось жалкое подобие братвы. Им некого было крышевать: там не было собственно денег и бизнеса. Вот они достают пистолет и идут друг друга убивать. Беспричинно! Чтобы выместить злость к тем, кто моет машины каким-то авторитетам. Думал тогда: «Хочу я стать таким?» Нет, не хочу. Да, за этим есть сила. Кожанки. Но я не видел за этим ничего. Тут нет идеологии. Это все нежизнеспособно. Без веры и идеалов.

А наша подвальная общинка жила своей жизнью, мы читали Библию, книги по философии, эзотерику (чуть позже появился Кастанеда) и проводили ночи в диспутах. И еще мы спортом занимались там же, в подвале.

— Спорт затянул?

— КМС по шахматам, разряды по тяжелой атлетике и гиревому спорту. Еще боксировал неплохо. Ну и фляки и задние сальтухи делал почти без группировки, когда танцами занимался. Но тело уже давно совсем не то, это все дело юности.

— Как ты не влюбился в стакан, если вокруг одни стаканы?

— Я дал обет, что не выпью алкоголя. Это и есть слово пацана в восемь лет. В нашей общине из маргиналов никто не пил. Это звучит странно, да. Но я был не один такой.

Дождался конца очередного показа «Жар-птицы» на «Ленфильме» (показы идут по Москве и Петербургу, полные залы). Зрители милые, вопросы нежные, начитанные.

«Какая доля импровизации в сценарии, насколько вы отступаете…» — деликатно узнает юноша.

Включаю запись на мобильнике. Цитата Михайлова: «Сценарий — не путеводитель по будущему фильму. Сценарий как жесткая форма мне неинтересен. Стержень, может, продумывается, но если съемки не удивляют создателя, то это мертвое кино. Как раскадровка — все прописано. Зачем тогда снимать? Съемка — живой процесс. В каждой сцене мы приходим к какому-то удивлению. Прописанные диалоги — чушь, это только для коммерческого кино. Актер может зайти в пространство и не выдавить из себя текст. Я это называю жизненностью. Иногда актер говорит: „Я этого говорить не буду“. Только рад этому».

Потерпел, когда выдохнутся. В фойе Рома мне тихо: «Для меня это просто, вопросы повторяются».

— Рома, это работа такая. Люди хотят знать про твой синтез с прошлой новой французской волной, а ты им про своего Жан-Люка Годара. Люди радуются. Они же не втыкаются, что ты его чтишь за наглость и смелость, а так — он тебе и не тарахтел. Какой вопрос был самый классный за время показов «Жар-птицы»?

— У вас крыша ФСБ? — и хохочет. — Такие провокации — хоть что-то прикольное. Вот хоть бы кто-нибудь спросил, что я думаю о Путине? Мне это самому интересно.

— А давай на следующую премьеру я переодену в ментов друзей, чтобы они вошли прямо на показе и тебя увели. Мол, граждане, не волнуйтесь — органы разберутся какое-такое тут кино. Все же фоткать начнут, и эта сетевая жаба сама собой создаст наваждение. Ты типа пропадешь, новости попрут и достигнут вершин. Трампу станет выгодно попросить Самого, чтобы к тебе смилостивились…

— Точно! И Маск еще что-то ляпнет.

Организатор мероприятия — девушка беззащитно нейтральная во всех отношениях — отшатнулась и перебила наш авангард просьбой сфотографироваться. Рома по-шпански развалился на кресле. Всё же на следующий день я его спросил: «А что ты думаешь о власти?»

— Хочется начать с цитаты Махно. А может, это и не цитата Махно. «Проблема не в этой власти, а во власти вообще». Культура вокруг так выстраивается, что ты можешь быть либо за власть, либо против. И чаще всего, когда ты против, то ты за другую власть. Эта тебе не близка эстетически, практически, нравственно — как-то. А другая близка. И вот, я говорю, что не верю власти вообще — никакой — и рассматриваю ее как болезнь, как некий болезненный налет на человеческое существование, а мне типа «нет, ты определись». Отвечаю еще раз: я патриот, у меня чистая любовь к моей земле, к культуре, к моему народу. И не представляю власти, которую буду любить и ценить.

Давай отмотаем чуть-чуть. Для меня распад СССР стал не травмой, а ложью. Мы были пионерами, и посвящение в пионеры я воспринял как религиозную инициацию, как клятву — оно происходило в лютеранском соборе.

Идея коммунизма, летавшая в детстве, сливалась с христианской идеей о самопожертвовании, о добре, о справедливости. Никто никакой политикой там не интересовался и Ленина воспринимали метафорически, как некоего носителя добра. Ленин, Ленин, Ленин и вдруг щелчок: Ленин — маразматик, сифилитик. И это говорят те же люди. Им верить больше нельзя. А если еще один щелчок — снова переобуются. Мне было обидно за Ленина, за снос памятника — это же мое детство. То есть та клятва в соборе, пионерия, все эти книги — это все было приколом?

Придет другая власть — снова появятся карикатуры на капиталистов, третья власть — будут всем телевизором и школой поклоняться летающим тарелкам. Власть, государство, пропаганда — это то, что меняется, это не исконное и не незыблемое, это как климат.

Любая власть будет говорить о добре и справедливости, но можно ли ей верить?

В моем городе в Латвии все говорили по-русски, это были выходцы из бедных псковских и смоленских семей, большинство верующих. А моя бабушка, мама и я оставались гражданами СССР до конца 90-х, а потом получили фиолетовые паспорта чужих. Долго думал об этом, находил конспирологические теории, черную магию как причину развала страны. Что произошло? В общем, власть — это то, что висит над культурой и обществом, движется как хмурая туча, присваивая себе многие наши чувства. Патриотизм в том числе.

Немного эмоционально на это реагирую… Но реально, меня забавляют уколы по поводу патриотизма с разных сторон — и со стороны уехавших, и со стороны профессиональных патриотов. Ребята, мне предлагали, да и еще сейчас предлагают, большие деньги в разных странах, я хоть сейчас могу получить профессорскую позицию с огромной зарплатой там.

Но я остался со своей страной и своим народом. Будем вместе проживать наши боли и радости и работать над нашей культурой. Что еще непонятно?

— Твои фильмы категорически делятся. Одни — «Сказка для старых», «Поедем с тобой в Макао» и еще не запущенный «Путешествие на солнце и обратно» — для людей поживших, наделавших ошибок, для молодых драчунов. Остальные — извини, чуть не сказал «остальное» — для рефлексирующих пользователей сетей, для кого грубая СМС возлюбленной становится трагедией. А жизнь твоя не делится. Она из одного теста. Собери из него ответ.

— Тебе интересен наш быт в 90-х?

— Еще как. Это же про то, как ты закалялся.

— Мы торговали на рынке с мамой в начале 90-х, потом я работал на стройке, был сменщиком в баре — диджеем. Это был самый бандитский бар района. И там были разборки по выходным. Это было потрясающе — хаос, беспредел. Я думаю, что даже у твоей жизни не было такого созерцания. В 90-е это были места разборок, машины потоплены, трупаки, нежить. И это была своя субкультура — тупик, там видаков даже не было.

Я очень откровенно рассказываю. Однажды человек заказал у меня песню. Он танцевал, задел бандита и его убили ногами. На моих глазах. В этот бар три раза кидали лимонку. Творилась дичь. Людей волокли по полу, и они лицами оставляли кровавый след. Жижу.

Были урки — был человек, похожий на Промокашку из известного фильма. Он говорил ломано. Длинный плащ. Но когда заходила братва, он тихо исчезал. Один раз распахнулась дверь и вошли жуткие уголовники — смотрящие. И холодом пахнуло. И братва вышла. Дикая провинция. Альтернатива общественной политики.

Я общался с братвой, проститутки приходили. Наверное, на меня смотрели как на юродивого. Меня никто не трогал. Но раз пришел браток, заказал песню по кругу — 10 раз. Подошел другой — приказал сменить. И сменили. И первый посчитал, что это оскорбление, и моего друга-диджея макнул головой об стойку. Вот его пару раз пытались убить, он как-то ускользал — то выползал под барными стойками, то отвлекал внимание.

Мама моя одно время работала официанткой в санатории, куда приезжала главная братва Риги — спортсмены. Она говорила, что если что — она скажет и рижские защитят. У нее, кстати, были подруги — вдовы расстрелянных местных авторитетов, они продолжали дружить и в 2010-е. Забавно, да?

— Вкусно говоришь.

— А потом начались смерти друзей. Эти разборки — это не то, что показывают по ТВ. Жили в разлитом масле, очень странно преобразующемся. Это не организованная преступность, а стаи. Ночные драки, люто. Организация молодняка спонтанно безумная. Стволы достают. Серьезные приезжают, уезжают, делить нечего, так как жрать нечего. Рэкетировать нечего. На рынке за место могли надеть ящик на голову. Выживание.

«Я с молоком налью? Индийская привычка», — спросил меня Роман про чай. Мы болтали у него дома.

Его квартира очень логичная — ничего лишнего, а пианино сочетается с книгами, самые понятные из которых — про санскрит, хинди и философию. На столе всегда лежат шары.

Он ими порой жонглирует.

— Я научился ушами жонглировать. Показать?

-!

Встает, цепляет за одно ухо пластмассовое кольцо сантиметров в 30, делает движение плечами — и кольцо перелетает на другое ухо. Опять и обратно. Хохочем.

У Романа кнопочный телефон. «Телеграм» только на компе.

— Когда я выхожу на улицу — звонки мешают мне думать. А по кнопочному звонят раз в неделю. Его почти никто не знает.

— Ты можешь себе это позволить.

— Каждый может.

— У каждого есть начальник, а у каждого начальника есть свой начальник. Очень много людей обязаны быть всегда на связи. Я — туда же.

— У меня жизнь проходит в прогулках по квартире и написании текстов, без начальства.

— Поясни за тексты.

— Символы, эзотерические знаки, две минуты назад писал про ритмы.

— Достаточно, а то нас засосет. Как ты попал в страшное слово — секты?

— В 12 лет я попал в первую секту — и это было настолько круче, чем в школе! Там я видел людей горящих. Друзья вытащили и втащили в другую секту. У нас же как все шло — до Риги 40 километров, едешь на электричке, а там либо шпана трясет деньги, либо ловцы душ. Невозможно, чтобы кто-то не поймал тебя. У меня восприятие религиозно-мистическое, и попадание в секты стало естественным следствием.

— Чем религиозно-мистическое отличается от религиозного?

— Ощущение Бога как живого присутствия каждое мгновение.

— Присутствие в этой комнате?

— Абсолютно. Дурное не совершаешь не оттого, что это прописано каноном, а потому, что на тебя направлен постоянный взгляд, утешение, стыд.

— Радикализм наоборот — может, еще сильнее радикализм. Расскажи еще про свои 90-е. К тому же на них мода сегодня.

— Многое было. Мне ствол к голове ни за что приставляли. Просто такое движение у этого человека возникло. Моего друга-боксера убили топором в спину на разборке, другого утопили — всплыл в озере, третий сел, четвертый сидел, разочаровался в людях и ушел жить в лес. Каша. А многие уменьшались от наркотиков как гномики.

Мы сидели в глуши, и было ощущение, что вырваться невозможно. Сидим с одним пацаном, а он: «Ты же знаешь, что никуда не уедешь. Это невозможно — мы все здесь помрем». Один бандит в баре позвал меня к столику, а потом без подкола показал своим на меня и говорит: «Он один, кто из этого дерьма выберется». Я взял и уехал.

Возвращался и видел, как они гниют.

— А ты в своих фильмах это делаешь светло.

— Везде есть Божьи искры. Их можно разглядывать и раскрывать. Там все же были светлые люди, просто тяжелой жизни.

— В твоем сериале «Путешествие на солнце» дичь превращается в свет, а в сериале «Аутсорс» безнадега превращается в тьму. Это твой невольный ответ?

— Да, конечно, да. Мне не нравится взгляд «Аутсорса». Там все мерзавцы, причем в гробу.

— А к картам ты пришел через отчима? Он же сидел, картежник. Ты это и обыграл в одном герое из «Путешествия на солнце и обратно».

— Не совсем. Культура карт у нас была повсюду. Карты были в каждом доме. Все бабки играли. Играли в дурака, буру.

— Дети кричали «Ура!» — у нашего папы «Бура».

— Во! В санаториях играли шулера. Однажды там пришел человек и показал мне фокус — внутри у меня все задрожало. Тайна.

— Ты помнишь того, кто показал тебе впервые фокус?

— Мама говорила, что этот дядя уехал, потом этого дядю убили. Санаторный катала. В фокусах есть три уровня: технические фокусы — это любой может, это маленькие секреты; второй — работа пальцами, отвлечение внимания человека; третий — психологические, когда ты считываешь человека. А когда ты знаешь все три… Позже меня картам обучал легендарный иллюзионист, тот, кто попал в Книгу рекордов Гиннесса.

Он мне дал колоду и первое задание: полгода я должен ходить с колодой везде и тасовать, и только через полгода мы увидимся. Иначе нельзя. Увиделись, он посмотрел, как я тасую, и стал обучать. И я офигел. А позже появился Леша — чемпион мира по онлайн-покеру, стал моим учителем покерных наук. И в покере я выиграл пять вполне серьезных турниров.

— То, что Дастин Хоффман творит в «Человеке дождя», — реальность?

— Да. Ты работаешь с колодами и тебе надо считать. В 90-е было очень много счетчиков, это просто плюсовая игра, так было в блек-джеке. А покер — для тихих и терпеливых. Но сейчас этим не занимаюсь, на это надо время, часов по 6-8 в день, катать, изучать теорию, смотреть статистику, строить стратегии, работать с софтом. Если уж совсем труба будет с деньгами, то войду. Покер я уже неплохо понимаю.

— Карты могут свести с ума?

— Скорее могут помочь сойти с ума.

— В «Острове сокровищ» один типаж говорил: «Где карта, Билли? Нам нужна карта!» Рома, нам нужна карта.

Роман достал колоду, вытянул ее передо мной. Я загадал, не отрываясь от его рук, он вытащил мою карту. Ну к черту.

— Слушай, а как тебе в мире нашего кино? Там народ ревнивый.

— Да я не особо общаюсь с индустрией и людьми кино, кроме актеров. У нас есть наша кинообщина: Юля, Леша, друзья, музыканты, художники, мы делаем свое кино. Нас называют киносектой. У нас снимаются и звезды, и мастера единоборств, и специалисты по картам, и музыканты, и бывшая братва, да и ты со своими пиратами в «Путешествие» забежал. Карлики и звезды. Приезжают к нам, дарят частичку себя, уезжают. Такая секта, ты можешь приехать, подивиться и уехать. Знаешь, мне по большому счету все равно, что люди киноиндустрии про нас говорят, у нас свой движ, но, к слову, нас неплохо принимают.

В этом году Михайлов снял в Индии «Песни джинов». Там сыграла актриса Манасви. Взяв корону красоты «Мисс Индия — 2010», она живет в Лос-Анджелесе, работает в шоу, на громких политических проектах, присутствовала в Овальном кабинете при инаугурации Трампа в 2017 году. У нее все хорошо.

— Как мисс Индия узнала, что ты снимаешь кино в Индии?

— От продакшена города Варанаси, где базировалось наше производство.

— Зачем ей это?

— Ей интересно.

— Правда, что ты работаешь с индийскими актерами на хинди?

— Да.

— А на каких языках ты говоришь?

— Английский, хинди, латышский, но латышский уже порядком подзабыл, хотя у меня и была высшая категория. Начинал изучать санскрит и бенгали, но бросил, нет времени и сил.

— Что с твоими деньгами?

— Ничего. Мы в долгах. В основном это деньги Юли, но на последних проектах у нас появились инвесторы, на «Путешествие» деньги дал мой друг, он был впечатлен нашими фильмами и моими текстами и дал денег на съемку из своего кармана. Но все равно мы в долгах пока что.

— Рома, чтобы вот так вдруг тебя спросить про то, что образованные хотят услышать… Кубрик! Реакция?

— Не смог досмотреть ни одного его фильма.

— Два слова о родном кино. Не больше.

— …Не считаю, что наша культура хранится в ковчеге Эрмитажа.

— Запрещали какой-нибудь твой фильм?

— Были проблемы с «Поедем с тобой в Макао». Фильм прошел экспертизу, она заняла 27 страниц, и выяснили, что это не пропаганда азартных игр, а пропаганда любви. Безумие. А в «Путешествии на солнце» я снял сон о 90-х, там нет шаблона, там крик и нежность. Они переосмысляются через подростка — визионера, живущего среди гопоты и братвы, он тонко все воспринимает.

— Твой мозг без кожи?

— Мне приснился сон. Не могу даже не рассказать. Он пронзил меня — я видел апокалипсис. Рушатся нити, связи этого мира, а там, где-то внутри, — цветок. Он стеснялся проявиться, и говорит голос три раза: «Аминь, аминь, аминь». Как в евхаристическом каноне. И это должно скрепить все, чтобы не распалось.

— С чего началось твое первое кино — «Сказка для старых»?

— Разговаривали с Федей Лавровым — поделился своей историей про трех братьев, которых отец отправляет искать того, кого похоронили, — зажглись, решили снять только на минимализме, только на трех интервью. Федя Лавров, Кирилл Полухин и я. Как начали, так все и покатилось. С Федей напополам скинулись на производство. Пахом (Сергей Пахомов. — Прим. ред.) приехал, Евгений Ткачук, Гаркуша. Андрей Бледный — «25/17» подтянулся (рэпер, основатель группы). И сняли «Сказку». Потом Ант написал музыку.

— Все началось с театра?

Сегодня спектакли по текстам Михайлова идут в БДТ, в Москве — в РАМТ, театре Наций, в театрах Сургута, Челябинска… За постановку в театрах своих текстов Михайлов денег не берет. Еще одно убеждение.

— Да, из изучения ритуализма. В детстве уже играл в священника во дворе — у меня была мечта и тайна — Библия — это то, чем я был очарован. Ритуализм приводит к изучению театра. Оттуда — к экспериментальному театру, осознанию театрального пространства и времени, к андеграундным постановкам. Но театр и кино — это разные языки. Очень мало кто может ставить и там и там. Сцена в кино и сцена в театре работают по разным принципам, время течет по-разному, интенсивности иные, актерское существование.

— Это как большой и настольный теннис?

— Да, разная моторика, разные ритмы. Вообще, я и раньше много знал о театре, а кино не очень любил. Считал, что это недоискусство, синтез, построенный на технологическом прогрессе. Театр был всегда, а кино — нет. А затем понял, что кино тоже было всегда, просто иное, сны — это тоже кино.

— Ты православный?

— Да. Родился в православии и вырос, затем были блуждания по сектам больше десяти лет — по сути это и было образование. А в 2003-м осенью вернулся.

— Что-то случилось?

— Это случилось в ноябре 2003 года, мы жили в Индии, в Аллахабаде. Там был закрытый научный центр, но я изучал не только математику, еще и индийскую философию, мистицизм и много другого. Я шел — и вдруг встал, и у меня потекли слезы. Меня коснулся Бог. Это было чудесное возвращение в христианство.

Вернулся домой, не мог говорить какое-то время, а потом сказал супруге, что верую во Христа. Там же в 2004-м получил гражданство России, и мы с женой решили, что вернемся. До этого никакого гражданства не было, возвращаясь к теме паспорта СССР до конца 90-х и фиолетового паспорта чужого. И тогда после возвращения думал пойти учиться в семинарию, но не сложилось.

Но я каждый день читаю Новый Завет. Это путь.

— Хочешь походим вдвоем по одиноким «Крестам»?

— Да.

— Если убить дьявола, погибает и Бог?

— Бог есть Любовь, а Любовь невозможно убить. Любовь есть начало нашей Вселенной.

— Предельно кратко произнеси про свою математику. Раз уж все только об этом …

— Да ну нафиг. Сколько можно.

— Что дальше? Следующий этап должен быть сильнее? Придумываю тему: как между собой общаются сновидения? А может, немое кино?

— Есть кое-что — как бы сложить фильм только из теней героев. Еще хочется снять однокадровый фильм, попробовать новые эксперименты с киноязыком. Возможно, будет и сотрудничество с индийскими студиями, и с Болливудом. Будем работать в свободе и в честности. И еще кое-чем удивим зрителей.

— Рома, мир так устроен, что ему нужна популярность. С тобой все вроде есть, но будто нужно дыхнуть — и все разольется, и ты станешь…

— Популярность — вид власти, власть над вниманием. А про власть я уже сказал, она мне неинтересна. Пусть обо мне никто ничего толком и впредь не знает, дайте спокойно ходить по квартире и писать тексты, а вот «Путешествие на солнце и обратно» пусть идет в массы. Наверное, это первый наш фильм, который может быть массовым. Там сочетается зрительское и глубинное, что обычно противоречит друг другу. Ты же смотрел его два раза. Там на разных слоях выведена трагедия двух поколений. Без шаблонов. Но с любовью и нежностью.

Когда Роман у себя дома показывал мне «Путешествие на солнце и обратно», он шутил, что это никогда не разрешат: там сняты ломки от наркотиков до упора, гиперреализм.

В этой работе я увидел плотную хронику того, что происходило в 90-х. Буквально. Там так смешно и жутко, что лента раздавила бы всю романтику о той эпохе. Причем неожиданно патриотично раздавила.

— Как думаешь, разрешат «Путешествие на солнце и обратно»?

— У нас там не романтизация, а метафизика, символика, глубинность мышления пацанской среды. Жду списка предъяв. Но если его запретят, это будет глубоким лицемерием и ложью системы, мы же все видим то кино, что они показывают. У нас нежная нежность, чуткая чуткость, и все это в тяжелых обстоятельствах. Мы же так и живем. Это про нас. Это наша правда.

— Ты как-то при мне минуты за две по Интернету выиграл какой-то блиц в шахматы. Сколько раз ты сидел в «обезьяннике» в ментах, сколько раз сидел на спине слона и почему не надо смотреть твои фильмы?

— В «обезьяннике» сидел, и не раз, на слоне сидел один раз, а фильмы мои не надо смотреть просто так, потому что там все по-честному.

Евгений Вышенков, «Фонтанка.ру»